Я проводил иностранцев до гостиницы.
Только когда мы расставались, Анна Александровна в ответ на мой поклон сказала:
— Вы не безнадежны, Евгений Александрович, и это очень хорошо; Я слышала ваш разговор с начальником охраняющей нас команды. Он, конечно, сегодня же доложит начальству…
— Я уверен в этом, Анна Александровна.
— И вас могут ожидать неприятности… Вы верите мне?
— Очень.
— Тогда не выходите никуда из дома, ждите весточки от меня… обязательно ждите… — многозначительно подчеркнула Анна Александровна.
Я почтительно поцеловал ее руку и вышел на улицу.
***
В этот вечер никто не тревожил меня — ни генерал Артифексов, ни Татищев; ни Литовцев, жаждавший очередной порции своих проигранных долларов. Газеты сегодня были полны победных реляций и радужных, многообещающих прогнозов на близкий разгром красных. Мне надоело читать это, и я стал приводить в порядок свое «хозяйство». Что я имел? Долларов тысяч около семи, несколько ценных вещей, четыре иностранных паспорта с визами и правом выезда за границу, два из них — румынский, на имя барона Думитреску, и испанский, на имя коммерсанта из Толедо дона Фернандо Хуана Мендоса, были «семейные», то есть и на жен. Я мог вписать в приложенный к ним бланк любую женщину, и она, становясь моей женой, имела право выезда из Крыма в страны, выдавшие мне эти паспорта.
«Не удрать ли подобру-поздорову?» — подумал я. Пока дела обстояли благополучно, но «пока». Я хорошо знал всю эту публику, которая окружала меня. Сегодня я еще был нужен им, а завтра?..
Мои деньги, мое ремесло, прошлое, наконец, политические комбинации, в которые втянули меня, не сулили мне спокойной и долгой жизни. Если газеты не врут, Врангель выйдет из Крыма и двинется к Москве. Я буду не только не нужен, но и вреден всем этим генералам. Да и Слащев неожиданно может опять стать фигурой в этом белом кавардаке. «Нет, Женечка, тебе надо сматывать удочки и махнуть в Стамбул… — решил я. — А как же Анна Александровна?» — вспомнил я госпожу Кантемир. И опять мне стало пе по себе. Никогда ничья судьба не беспокоила меня. Живут и живут, какое мне до них дело, — было правилом моей жизни, и вдруг… Я «не безнадежен». Я обозлился на себя, швырнул карандаш на пол, изорвал и сжег на свече подсчеты моих богатств.
В прихожей зазвонил звонок. Я слышал, как Клеопатра Георгиевна открыла кому-то дверь. Невнятно доносились обрывки слов.
— К вам пришли, — проговорила хозяйка.
Передо мной стоял Попандопуло. Грузный, массивный, задыхающийся. Он вежливо поклонился, просительно глядя на меня. Я открыл шире дверь, и грек протиснулся в комнату.