Я мотаю головой.
— Слушай, дядь, — говорю я, — я уже совсем ничего не понимаю.
— Старый я уже, — говорит дядька жалобно. — Старенький, всё один, по телевизору пустяки какие-то крутят… А он маленький такой был… голодный, замёрзший… больной весь… всё равно что котёнок бездомный.
У меня отваливается челюсть. Я приподнимаюсь со стула.
— Дядь, — говорю я, — ты что? Ты крысёнка подобрал? Живого крысёнка?! В помойке?!
— Ну, голубчик, — вздыхает дядька, — они же тоже жить хотят… по-своему… Он стал совсем ручной, знаешь. Умненький, ласковый… всё веселее…
И тут я осознаю, ЧТО именно услышал.
— И он вправду такой ручной, что покажет нору? Мне, человеку?
Дядька кивает.
— Они очень умные, крысы. Только ты не пугай его, голубчик. Не обижай. Ты с ним — лаской. И твою гвардию не надо, их и слово-то это пугает — дератизация…
— А ты ещё говорил про крысолова, — вдруг вспоминаю я.
— Так ясно же: никто никогда на это не пойдёт. Неизвестно, что крысолов попросит… миф, в сущности…
Вот же старый хитрец…
— Ладно, — говорю я. — Показывай.
— Только не обижай, голубчик, — повторяет дядька и тоненько посвистывает.
Я думал, что готов к чему угодно, но когда крыса появляется из-за портьеры между двумя громадными напольными часами, мне стоит большого труда не схватиться за кобуру. От зрелища меня передёргивает.
Всё-таки стальные причиндалы были у Машкиного мужа в юности.
Самое жуткое — что глаза совсем человеческие. Ясные. Верхняя часть лица — как у ребёнка, только уши — оттопыренные, очень подвижные. Тонкие уши, просвечивают. На голове не волосы — жёсткая буровато-серая шерсть, торчит проволокой. Под встопорщенной чёлкой — глаза, круглые и тёмные, впрямь умные, не злые. Но нос этот, раздвоенная губа… Крысёныш пытается улыбнуться — эти жёлтые зубы, четыре кошмарных резца, перекусывающие металлические кабели и крошащие бетон… дикое зрелище.
Тощее детское тельце, а башка крупная, в нос ушла. Одет в шортики, в вязаный новогодний свитерок с оленями. Из рукавов — крохотные цепкие ручки, розовенькие пальчики с коготками… почему-то выглядит очень неприятно. Болезненно как-то. На одной ноге башмачок с меховой опушкой, вместо второй — сложный протез, крысиная лапа медного цвета. И хвост, как хлыст, розовый, в белёсой щетине между чешуйками, длиной не меньше метра. Тошнотворный.
Тварь.
Подобрать на помойке, подыхающего, принести домой… Мы, значит, пытаемся с ними бороться, а дядька прикармливает… молодец!
Но сейчас гадёныш чистенький. Ухоженный такой… как домашняя зверушка.
— Здравствуйте, — говорит крысёнок.
Голос тоненький, писклявый. И взгляд кошмарно осмысленный.