Ацамаз умер вмиг, не почувствовав боли. Впрочем, разве для счастья придумана боль?..
Аул ничего не услышал. Он смеялся и пел. Потому, вероятно, что был защищен от беды.
XVII
Ацырухс и Хамыц сидят на холме у вершины. Той самой, что дает начало ручью, из которого, словно из времени вечность, разливается бурным потоком река.
— И тогда вы решили схоронить его в склепе?
— Да, — кивает Хамыц. — Под самой часовней. Под тисом. Так лучше. Теперь там уж точно нет пустоты.
— А потом Алан взял и увез отсюда Марию?
— Скорее, это она его увезла. Не Мария, а Софья. Но это не важно. Подрастешь, и я все тебе расскажу.
— А зачем им понадобилось уезжать?
— Не знаю. Думаю, дело в черкеске: пуля могла ошибиться. Не знаю. Знаю только, что Софья сказала сестре: мол, довольно зеркал. Не хочу, дескать, больше чужих отражений. И Мария ее поняла.
— А я — нет. Объясни мне.
— Я и сам не совсем разобрался… Полагаю, причина тут в двойниках.
— То есть?
— То есть в том, что негоже иметь две судьбы: ненароком ведь можно их перепутать. И потом, это словно делить целый мир пополам. Понимаешь?
— Не очень.
— Вот и я понимаю не очень. Только это опять же не важно. Важно то, что ты тоже ушла. Расскажи мне еще раз, как было.
— Да никак. Просто я не могла… Знаешь, мать перед тем как уйти, мне сказала: «Коли хочешь остаться собою, сделай так, чтобы не было в них для тебя особой нужды». И еще: «Не верь ничему, что расскажет Цоцко…»
— Потому-то сперва ты решила, что тебе по пути не с Цоцко, а с другим?
— Да. Но потом испугалась, потому что с ним был Казгери. Он нагнал нас почти у другого ущелья. По глазам его я догадалась, что случилась беда. А потом я подумала, это с тобою. Я ушла. Убежала от них навсегда…
— Вот и славно. Ты будешь мне дочкой.
— Мне тринадцать. Я сумела бы стать и женой…
— Ты будешь мне дочкой.
— Я могу воспитать тебе сына.
— Не дури. Ты еще так мала…
Ненадолго они замолкают. Что им слышно в такой тишине?.. День спокойно уходит за гору. Пробежав взглядом небо, Хамыц поднимается:
— Вроде все. Пора уходить.
Ацырухс помогает ему унять молчаньем неловкость. Она знает, что сможет его одолеть. Она искренне верит, что любит. Знает лишь потому, что так хочет кого-то любить…
На лугу под вершиной она просит его не сердиться и вприпрыжку бежит за цветами. Собирая в ладошку букет, она сочиняет, как сплетутся отсюда четыре венка. Хамыц отдыхает у речки. Здесь она широка, не меньше полдюжины взрослых шагов. Ацырухс возвращается.
— Знаешь, о чем я мечтаю? Заплести огромный, как память, венок и найти ту могилу, где прячется ветер… Представляешь? Он ведь так одинок…