– Любо. Молодцы. Можешь идти, я с документами поработаю, – кивнул я на стопку бумаг на столе. Договоры со старостой Черняево, школами, Хабаровском и работниками. С частью – на поставку молока и сыра. Всё надо прочесть и завизировать. Секретарь! Нужен секретарь, зарылся я в бумагу. – Завтра в поход. Разведка. Не до того будет. Маршрут сложный.
– Вы поберегите себя там, господин. Как нам без вас? – Поклонился он, затворив за собой дверь.
– Поберегу, – прозвучал голос в тишине комнаты.
* * *
– А, попались!!! – Резко распахнул я дверь в сарай, вспугнув как пичуг Михаила и Софию, целующихся на фоне сена. Покраснели, как помидорки! Так мило! Словно им лет по пятнадцать и их застукали мамка с папкой…
– Прости, батюшка, – стала виниться первая красавица на моём хуторе.
Ох уж эти староверы… Если принял в семью, дал кров и хлеб насущный, значит, старший в семье. Батюшка! И никак иначе! А я ведь на десять лет моложе и на голову ниже!
– Благословляю вас, дети мои. Именем солнца и луны, – стал я дурачиться, подражая монаху, которого видел намедни. Он вещал проповеди на ступенях храма, просвещая обездоленных, калек и незрячих, что попрошайничали на ступенях святого места. Вот только стоило ему заикнуться, что он договорился с гильдией кожевенников и их всех берут на работу, где будут поить, кормить и обеспечат крышей над головой, как толпа вмиг переменилась. Свершилось чудо! Отбросив костыли и прозрев, попрошайки, якобы калечные, наваляли ему так, что он еле дополз своими силами до больницы! Времена разные, а нравы одни.
– Спасибо, – с очень серьёзным видом восприняла София благословление. Я закатил глаза.
Помявшись и переглянувшись с будущим мужем, она продолжила:
– Господин мой, мы месяц не спали, думали, как отблагодарить вас за спасение. И вот! – Протянула она черный вязаный венец – на голову, для поддержания волос. По центру был изображён серебряный единорожек с глазками-пуговками.
Миша пытался не засмеяться, изображая кашель.
– Мы заговаривали его, пели и водили хороводы, пытаясь напитать его своим счастьем, – вновь засмущалась она. – Как нас учили матери, а их – их матери.
Я не Миша. И к таким вещам отношусь очень даже серьёзно. До сих пор помню историю старухи Папендук, из тупика гончаров, что в Староместе. Её внучка, солнышко пятилетнее, извернулась из объятий бабушки и выбежала под ноги дочки богатейшего на тот момент человека города, сбив свою ровесницу с ног. Та заплакала… По приказу родителей солнышко зарубили на месте! Последнее, что осталось у старушки в жизни. Последнее… Чума унесла остальное ещё раньше. Я стоял в сторонке и смотрел. Мне было девять.