Но дела еще оставались. Пообщавшись с детьми и поужинав, он предупредил Викторию, что зайдет, и отправился к Софии. О том, что она вернулась, Арену сообщили полчаса назад, указав в отчете, что с собой у аньян были три коробки конфет. И зачем ей столько?
«может, есть?» — предположил он и улыбнулся впервые за день. Хотя улыбаться на самом деле причин не было. Но он ничего не мог с собой поделать — да, при мысли о Софии у него улучшалось настроение, тогда как от мыслей о жене оно ухудшалось. И идти к Виктории после посещения аньян не хотелось совершенно. Но надо. Иначе ее ревность достигнет паталогических размеров.
Когда Арен перешагнул через каминную решетку, ему почудилось, что он очутился во вчерашнем дне. София точно так же рисовала, сидя у окна к нему спиной. Окно не было зашторено, и небо за ним казалось куском темного бархата, по которому кто-то рассыпал крошечные бриллианты.
Как и накануне, София не обратила внимания на появление императора — она увлеченно рисовала. Хотя Арену сложно было представить, что кто-то может настолько увлечься рисованием, чтобы не заметить ярко вспыхнувшее в камине пламя и не услышать ни его треск, ни звук человеческих шагов за спиной. Но маленькая аньян ничего не замечала, ее переполнял творческий восторг, звеневший в ее душе, словно музыка.
Он подошел ближе, глядя на рыжие волосы Софии. Крупные, красивые кудри, и волосы блестящие, а не тусклые — настоящее сокровище. Если не считать Вано Вагариуса, Арен еще не встречал настолько рыжих людей.
Он посмотрел Софии за плечо и улыбнулся, узнав сегодняшний закат, на который любовался несколькими часами ранее вместе с детьми. Виктория стояла рядом с ними и тоже смотрела на небо, но он чувствовал, что на самом деле ей все равно. Хотя в другие дни жена была способна наслаждаться природой, но не сегодня.
— Софи, — произнес император тихо, но девушка все равно вздрогнула. Творческое наваждение уходило из нее, сменяясь отчетливым волнением. — Добрый вечер, ваше величество, — она положила кисточку, обернулась и встала со стула, глядя на Арена блестящими от недавнего возбуждения глазами. — Я хотела…
— Софи, это потрясающе, — прервал он ее, подходя к столу и склоняясь над рисунком. Бумага еще была мокрой — София рисовала акварелью, — поэтому император не стал ничего трогать. — меня учили рисовать давно и быстро бросили это безнадежное дело, но я помню, как трудно дается акварель, как тяжело ее контролировать. Краска растекается, хочешь сделать одно, а получается другое.
— Да-а-а, — протянула София, и на него вновь полился чистейший восторг. — Это сложно, но так замечательно! Краска в сочетании с водой ведет себя, как живое существо, понимаете? Она оживает на бумаге! И задача художника — понять эту жизнь, поймать ее и прожить. Это как музыкант и певец! Краска, вода и кисть играют музыку, а я ее пою.