Врач проверяет у студентов глаза, горло, сердечные ритмы. Похоже, ее совсем не радует, что больше никто не заболел.
– Иногда инкубационный период затягивается, – поясняет она, словно человеческое тело – инструмент для измерения времени, хотя отчасти так и есть. – Чем дольше проявляется болезнь, тем выше ее шансы распространиться.
Когда приходит очередь Мэй, женщина протягивает ей маску с болтающимися эластичными петельками и предупреждает:
– Носить, не снимая.
Врач держится настороженно, словно имеет дело с опасными химикатами, а не с людьми. Мэй наблюдает за ней – сказывается привычка наблюдать за стюардессами в режиме турбулентности: если те наливают кофе, значит все в порядке, нервничают только неопытные. Однако, судя по напряженному, сосредоточенному лицу врача, опыт дает обратный эффект.
– Никаких физических контактов, – продолжает врач. – Никаких поцелуев. И секса.
Мэй заливается краской. В некоторых вопросах она так и осталась ребенком.
Потом наступает черед второго специалиста – психиатра или вроде того. Мэй расспрашивают, как вела себя Кара незадолго до смерти.
– Не знаешь, она не получала никаких тревожных известий?
– Мы мало общались, – признается Мэй.
– Ее что-нибудь угнетало?
– Если и угнетало, мне она не докладывала.
– А другие ребята? – не унимается психиатр.
– Мы практически не общались.
Из-за масок узники общежития начинают еще больше походить на пациентов. Горячее дыхание обжигает щеки, осознаешь каждый свой вздох и невольно задумываешься, как хрупок этот ритм. Какая ирония – вместо того чтобы рассеять страхи, маска сделала их более осязаемыми.
Тем временем по этажу распространяется новый недуг – невыносимая скука.
В окно библиотеки Мэй подолгу глядит на озеро, мелеющее прямо на глазах. Засуха обнажила песчаный берег, усеянный обломками, среди фрагментов старых лодок, утонувших много лет назад, виднеется ржавый остов допотопного грузовика. Пейзаж, который Мэй считала таким романтичным, теперь внушает тревогу. Лес, обрамляющий горные склоны, кажется мертвым, но даже после смерти деревья продолжают стоять, их ветви почернели от огня, стволы выедены жуками, объяснял профессор биологии, но они по-прежнему стоят, неподвижные, как надгробия.
Мэй невольно думает о Каре, ее мертвом теле, костях. Странно, как телесные недуги затмевают рассудок.
– На что ты там смотришь? – с подозрением спрашивает однокурсница. Как будто Мэй нашла тайный источник развлечений и не хочет делиться.
– Ни на что, – буркает Мэй, наблюдая, как порывы ветра стирают с асфальта надпись «Айанна».