Но Кара не просыпается. Не помогают ни отчаянные просьбы соседки, ни старания врачей. Через помятое платье докторам удается прощупать пульс, – по крайней мере, девушка дышит.
Кара не просыпается от воплей подруг, когда ее обмякшее тело кладут на носилки: голова болтается, рот приоткрыт, пряди каштановых волос закрывают лицо.
Не просыпается она ни от стрекота сверчков в соснах, ни от вечерней прохлады, холодящей кожу.
Мэй босиком стоит на тротуаре и смотрит, как медики ставят носилки в ярко освещенное нутро «скорой» – ставят, как ей представляется, слегка небрежно. Так и хочется крикнуть: «Аккуратнее!» Но вот двери «скорой» захлопываются, и Мэй остается одна.
Потом медики скажут, что Кару не разбудил ни вой сирены, ни отблески мигалки. Не разбудили кочки на изрытой ямами дороге, ведущей в госпиталь Святой Марии, где пациентку перепоручают дежурным докторам. Те пробуют разные средства, но тоже не в силах нарушить странное забытье.
Девушка крепко спит, пока на других этажах женщины благополучно разрешаются от бремени. Спит, пока рождаются дети. Спит, когда в дальней палате умирает старик – умирает вполне ожидаемо, в окружении семьи и священника.
Она не просыпается ни на рассвете, ни на закате.
Однако в первые несколько часов врачи не находят никаких отклонений. Обычная девушка спит самым обычным сном.
После все будут недоумевать, почему приборы не отреагировали на ухудшение состояния. Известно одно: за долгие часы пребывания в госпитале слабое дыхание Кары делается все слабее.
И никто не объяснит, почему мониторы не зафиксировали последние удары ее сердца.
Девочки постоянно плачут и всю ночь не смыкают глаз. В спортивных костюмах и тапочках, они сидят на жестком ковре в чьей-то комнате, держатся за руки, пьют чай. Если бы мы спохватились раньше, причитают они. Если бы прислушались к жалобам Кары! На уме у всех только одно: мы должны были догадаться. Должны были что-то предпринять. Возможно, тогда Кару удалось бы спасти.
Парни притихли и с удвоенной силой налегают на дешевое пиво, купленное по поддельным удостоверениям. На первых порах они прячут руки в карманы и сторонятся сокурсниц, словно ощущая в их непринужденной солидарности и переплетенных пальцах всю историю женских страданий, все искусство скорби, отточенное многими поколениями.
Девочкам претит наряжаться. Претит краситься. Они не моют голову, не бреют ноги, забытые линзы плавают в растворе. Вместо линз надеваются очки. Парни с удивлением выясняют, что очки носят больше половины сокурсниц.
Бедная ее мама, повторяют девочки, прижимая колени к груди, точно горе сделало их еще моложе. Они представляют собственных матерей. Представляют, как раздается звонок на их собственных кухнях в других штатах: Аризоне, Небраске, Иллинойсе. «В голове не укладывается, – перешептываются девочки. – Просто не укладывается в голове!»