– О Вилли, Мэри, вы не видели Монроза?
Оба сказали, что нет.
– Я искала его повсюду, но его нет, нет нигде уже давно, а он раньше никогда не исчезал, он даже не пришел попить молочка, а Пирс сказал, что он, наверно, утонул и…
– Ерунда, – сказала Мэри. – Кошки не тонут, они слишком умны для этого. Он вернется наверняка.
– Но где же он? Он не такой, как другие коты, он никогда не уходит.
– Ну а теперь, – сказал Вилли, с трудом поднимаясь с плющевой подстилки, – вернемся домой вместе, и я помогу его искать. Я думаю, он где-то рядом, спит под кустом. Я помогу искать его.
– Но я искала повсюду, и уже давно прошло время, когда он пьет молоко, и он всегда приходит…
Вилли, уводя ее, говорил с ней низким, поющим, успокаивающим голосом.
Мэри осталась на месте. Но вскоре она медленно поднялась. С внезапной тревогой она подумала о зеленом стекле, подаренном Вилли, который он кинул ей, как принц, отыскивающий принцессу, только, конечно, в сказке все было наоборот. Когда она вскочила, чтобы обнять его, шар, наверно, куда-то закатился. Она начала искать, погрузив руку по локоть в глубину ветвистой изнанки плющевых зарослей, но, хотя шарила долго, она так и не отыскала зеленый шар.
Обширная литература по римскому праву была придумана на основе относительно скромного количества источников, из которых большинство были сомнительны из-за включенных в тексты интерполяций. Дьюкейн иногда подозревал, что его страсть к этому предмету была своего рода извращением. В науке есть определенные области, и к ним принадлежит история Греции и римское право, где скудость фактов бросает вызов дисциплинированному уму. Это похоже на игру, в которой надо из разрозненных кусочков составить определенный рисунок, и чем опытней игрок, тем она сложнее. Отдельный, малоговорящий факт должен быть вплетен в ткань гипотезы так искусно, чтобы она стала значительной, и вот занятие этим плетением увлекало Дьюкейна. В то же время он не находил интереса в борьбе с обширным фактическим материалом, ставшим доступным в последние годы. В его предпочтении явно играл роль определенный эстетизм вкупе, возможно, с пуританской природой, предпочтение он отдавал тому, что было аккуратно отделано, доказуемо и полностью истолковано. Все эмпирическое только смущало Дьюкейна. Единственный, но зато постоянный источник недовольства в занятиях своим сухим и ограниченным предметом таился в том, что чаще всего темы, заинтересовавшие его, уже давно были исследованы в Германии.
Сейчас Дьюкейн только что вернулся с вечера, проведенного вдвоем с Октавиеном, во время которого они, хотя у них были другие намерения, говорили о работе. Он сидел на кровати, перелистывая работу, написанную им еще в бытность в Олд-Соулз о проблеме «буквального договора», и размышлял, включить ли ее в сборник эссе, который он вскоре собирался выпустить в свет под названием «Загадки и парадоксы римского права». Он понимал, что хорошо бы заняться другими делами. Он должен был бы написать письмо Джессике по поводу того, когда им лучше встретиться. Он должен был бы написать предварительный отчет о расследовании дела Рэдичи. Первое он отложил потому, что написанное им было бы наполовину ложью. А второе – потому, что он еще не решил, как поступить с Ричардом Бираном.