– Мы ни разу не спели наш купальный гимн с тех пор, как ты вернулась, – пожаловалась Генриетта Барбаре.
– Ну так давай пой.
– Нет, мы должны петь вчетвером, иначе не считается.
– Я его забыла, – сказала Барбара.
– Я тебе не верю, – сказал Пирс.
Барбара вытянулась всем телом на плюще. Пирс стоял поодаль, слегка склонившись к могильному камню, с которого он энергично отковыривал ногтем желтый лишайник.
– Вот вы втроем идите и, ради бога, купайтесь, – сказала Барбара. – Я не пойду. Мне очень лень.
– Минго страшно жарко, – сказал Эдвард. – Почему собаки не чувствуют, что лучше лежать в тени?
Минго, тяжело дыша, лежал на плюще у ног Барбары, время от времени она голой ступней толкала и переворачивала его похожее на овечье туловище. Услышав свое имя, он скосил глаза, слегка поднял свой толстый, как сосиска, хвост и затем медленно уронил его.
– Мне жарко даже смотреть на него, – сказала Генриетта. – Хоть бы дождь пошел.
– Так иди с ним, – сказал Пирс, – окуни его в море.
– Идите охотиться за летающими тарелками, – сказала Барбара.
– Мы правда видели одну, видели!
– Ты идешь, Пирс? – спросил Эдвард.
– Нет, вы идите искупайтесь, надоели уже.
– Никто не хочет купаться теперь! – чуть не со слезами сказала Генриетта.
– Пирс, ты сердишься! – предостерегающе крикнул Эдвард. Быть сердитым традиционно считалось у них серьезным проступком.
– Нет, не сержусь. Извини.
– Может быть, и вправду не стоит купаться, – сказала Генриетта Эдварду. – Давай лучше играть в «Бобровый городок».
– Нет, я хочу купаться, – заявил Эдвард.
– Идите вдвоем, – сказал Пирс. – Может быть, я скоро присоединюсь к вам. Идите. Не будьте дураками.
– Минго, идем, мальчик, – сказал Эдвард.
Минго довольно неохотно поднялся. Его косматая серая мордочка как бы по обязанности улыбалась, но он слишком исстрадался от жары, чтобы вертеть хвостом, который так и висел безвольно, когда он пошел за близнецами, переставляя свои большие мягкие лапы по пружинистому плющу.
Недалеко, примерно в четверти мили от заброшенного кладбища, стояло здание. Вместе с шестиугольной церковью с зеленым куполом, пустым и запертым на замок храмом бога геометрии, оно было когда-то свидетелем веселого восемнадцатого века, от коего ныне остались только пирамидки. Старое кладбище сползало по холму к морю, а за ним можно было разглядеть затененные деревьями или пойманные случайным солнечным лучом в складках круглых гор выцветшие прямоугольные фасады домов, где жили когда-то канувшие в Лету обитатели. Если они еще оставались там, то это были очень тихие и вежливые привидения. Здесь же они охраняли прошлое от вторжения, став бестелесными, но вполне ощутимыми в реальных снах реальных людей. Задрапированные урны и обелиски, изысканно усеченные колонны, украшенные ангелочками, с надписями, начертанными с божественной ясностью и чувством пропорции, – все это дрожало сейчас в голубовато-белом сиянии при ярком солнце, колеблясь между присутствием и отсутствием, превращаясь почти в галлюцинацию, как это бывает в некоторых греческих археологических заповедниках.