Кажется, он так и не заснул той ночью. Но перед самым рассветом всё же погрузился в дремоту, вскоре проснувшись от того, что услышал какую-то возню в коридоре. Одевшись, он выглянул за дверь и, услышав голос тётушки, всё понял:
– Заперлась в своей комнате и никого не хочет видеть! Плачет она… и душа у неё болит. Никала наш письмо ей написал. Говорит, любит её и всё!
Другая ей вторила:
– Вай-вай-вай, Аствац-джан! Бедная девочка! У меня со вчерашнего вечера глаз дёргался. Это не к добру. Вот и новость принёс.
– Элизабед же тоже любит его. Но только как младшего брата. Она учила его читать и писать, возилась с ним, как с ребёнком. А он, вай ме, ей в любви признаётся! Руку предлагает. Эх, Никала-Никала, перепутал он любовь с дружбой! Поцеловать пытался… как он мог так поступить? Знал же, что нельзя… Неужели не видит – не пара он ей…
– А как он собирается семью содержать, наш Никала? Без профессии. И главное, не спрашивает, любит ли она сама его?
– А ну-ка поднимись, постучи в дверь и спроси, как она!
– Уже поднималась и стучала!
– Что говорит?
– Плачет!
– Кто? Элизабед?
– И Элизабед, и её дверь тоже. Обе плачут!
Для Нико это было сильнее самого сильного удара! Он изнутри закрыл дверь свой комнаты и потоки слёз, не стыдясь, щедро полились из его глаз. Из глубины его чистой души. Вслед за потоками пролившимися рождались новые, и не было им конца, как нет и дна у истинной печали.
– Неужели вчерашний день, когда я смеялся и радовался, был последним в моей жизни счастливым днём? – спрашивал он самого себя. И с горечью восклицал:
– Эх, судьба! Есть ли у тебя совесть и человеческий облик?! – а в ответ услышал пророческие слова поэта Шота Руставели. Великого, но такого же несчастного, как и он сам:
«…горю нечего дивиться.
Удивляться нужно счастью,
Ибо счастье – небылица».
В то злосчастное утро Нико не мог найти себе места. Ведь он «заставил плакать бедную Элизабед». Его раненное сердце отчаянно билось, сам же он чувствовал себя заблудшей овцой в этом жестоком мире. Ища спасения, он, незаметно от домочадцев, покинул дом. Среднего роста, худой, он шёл в неизвестном направлении, то медленно карабкаясь вверх, по кривым и узким улочкам, вымощенным камнями в форме огурцов, мимо домов, приросших к скалам словно гнёзда ласточек, то, петляя, отрешённо спускался по крутым поворотам вниз, чтобы затем пройти по просторным, величественным проспектам, что звенели военными оркестрами, мимо дворцов и особняков, где за высокими, коваными затейливым узором, решётками росли удивительные цветы, а из окон доносились мелодии вальса или «Мравалжамиер».