– С этого момента поточнее, Сережа, – попросил Лев, внимательно слушая рассказ бывшего участкового, хотя уже слышал его однажды. Важно, чтобы Осипов вспомнил еще какие-то детали, упущенные в прошлый раз.
– Да, хорошо, Лев Иванович. Вы просто имейте в виду, что я шел заведомо зафиксировать смерть пенсионера, хронически больного старичка. Я говорю о настрое на простую формальность. Я отметил, что в квартире не было запаха. Ну, знаете, какой бывает в квартирах одиноких стариков, которым сложно убираться, мыться. Тем более человек мог умереть и не вчера, и тело могло уже начать разлагаться. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в комнату, это неестественная поза мужчины.
– Что значит неестественная? – спросил Григорьев, и Гуров одобрительно посмотрел на него.
– Ну, как вам сказать… – Осипов помедлил, подбирая слова, и продолжил: – Умирают в кресле, умирают в кровати. Падают на пол и умирают. Повидал я всяких, кто умер от сердечного приступа или по другим причинам, когда человеку вдруг становится плохо. Это всегда расслабленная поза. Потерял сознание и упал. Все, человек как тряпка. А этот и внешне выглядел крепким стариком, хотя возраст не отнять. Но он был такой напряженный. Перегнулся через подлокотник кресла, даже чуть привстал, и верхняя часть туловища уже почти лежала на столе и с вытянутой рукой. Сантиметров двадцать он не дотянулся до своего лекарства. Это был флакон спрея-нитроглицерина, который под язык надо брызгать во время приступа. Короче, очень напряженная поза. Медики потом говорили, что у него стенокардия была.
– Подожди про медиков, Сережа, – остановил Осипова Гуров. – Следы насилия были?
– Нет, это я первым делом отметил для себя. Ведь для этого меня и вызвали, чтобы удостовериться. Да и через несколько часов после смерти обязательно бы проявились следы сдавливания на горле, если его пытались душить, или следы на конечностях, если его хватали за руки, удерживали или боролись с ним. Этого не было. И других признаков борьбы тоже не было. Ну, там, беспорядка, опрокинутой мебели, сползшей занавески, разбитой посуды. Все чисто, опрятно.
– Прибрали, значит, за собой, – вдруг хмыкнул Крячко.
– Что? – Бывший участковый непонимающе посмотрел на полковника, потом медленно заговорил: – А вот об этом я не подумал. Если никто не видел, как и от чего умер старик, был ли кто у него, то вполне могли и… занавеску поправить, и упавший стул на место поставить.
Еще около часа Осипов пересказывал и описывал все, что видел в квартире, что ему могло показаться и что запомнилось. Почти ничего нового он не вспомнил. Только на полке старинного серванта заметен был след от влажной тряпки.