– Мда, – протянула вдруг Галина, глядя на Свету с явным сочувствием. – Нелегкая у вас работа. Решать, забудут о Кулише вовсе или будут судить о его слоге по выступлению на партсобрании, непросто…
Она хотела добавить что-то еще, но Морской, явно желая сменить тему и перетянуть внимание на себя, вдруг выпалил:
– Что ж, стало быть, мой выстрел?
– Да-да, – загудели вокруг. – Раз вызвались, стреляйте!
– Я, вдохновившись Сашиным признанием, – сказал он так, будто Светиного монолога вовсе и не было, – хочу поведать свою личную похожую историю. Представьте, до сих пор, бывает, злюсь на нынешнего мужа моей первой жены! Это притом, что мы друзья, и дочь мою, живущую в его семье, он очень любит…
– Тоже мне признание! – фыркнул кто-то. – Скорее удивительно, что вы – друзья.
– Нет, это как раз норма, – поднял указательный палец вверх Морской. – Любой мужчина благодарен тому, кто помогает скрасить одиночество покинутых им женщин. Я злюсь из-за другого. Мы все – я, моя первая жена и наш отличник Яков, большой борец за истинные ценности советской молодежи, – одновременно учились в медицинском институте. Мы с Яшей состояли в партии. Оба восстановились на учебе после службы в Красной армии. И тут я совершил досадную оплошность – венчался в синагоге. – Морской обвел обалдевших присутствующих торжествующим взглядом. – А что мне было делать? Отец моей жены – прекрасный человек, но брак гражданский признавать не стал. А я с ним дружил, и сейчас дружу. Он даже в деле предлагал мне пай, что в нэпманские времена, конечно, и не редкость, но приятно.
– Какой, однако, вы дружеобильный. Есть кто-нибудь, с кем вы не были дружны? – пошутил кто-то.
– Есть, – невозмутимо ответил Морской. – Почти все сейчас. Но в юности – никто.
– Не отвлекайте товарища от темы! – на правах организатора игры попросил московский гость. – Вы так и не дадите этому лихому человеку сделать выстрел.
– Так вот, – продолжил Морской. – За это все – за синагогу, за пай в частном деле… Да еще и за то, что мы к тому времени с Двойрой стали ссориться, и всем казалось, будто я ее – мать годовалой своей дочки – обижаю. За это все наш бдительный и ответственный Яков написал на меня заявление. И даже выступил на партсобрании с призывом повлиять. В итоге с 1924 года ваш покорный слуга – беспартийный. Яков потом сто раз извинялся. И долг отдал мне добрыми делами многократно. А я, бывает, все равно иногда думаю: нет, ну какой же негодяй! Ему тогда казалось, что он прав – и на меня влияние окажет, и Двойру защитит – он был уже тогда в нее влюблен, а я с ней тогда, в общем-то, расстался. А обернулось все большим скандалом, и каждый раз, когда мою кандидатуру рассматривают на новую должность, я должен писать объяснительную про ошибки юности и про то, отчего это меня в 1924 году исключили из партии.