– Хотя, по утверждению друзей, Хлебников без ущерба для творчества мог бы заниматься чем угодно, – Морской почти силком заставил себя вернуться к теме лекции. – Ведь в уме Велимир Владимирович все равно с утра до ночи писал-писал-писал и, кстати, не выпуская сапога из рук, с удовольствием принимал гостей, зачитывая целые лекции по искусствоведению. Он был ходячей энциклопедией, по памяти цитировал отрывки из чужих трудов, никогда не путал даты. Те, кому посчастливилось видеть, как он работает над статьями по литературоведению, всегда поражались: пишет сразу набело, мелким почерком покрывает листы, не ошибаясь ни в едином факте, и не встает из-за работы, пока не закончит целую статью… Так же он записывал свои стихи – в один присест, как давно обдуманную и сто раз в уме переписанную вещь. Если бы не его совершеннейшая неприспособленность к быту и оседлости, он стал бы прекрасным лектором. Ко времени моей с ним встречи, кстати, он выглядел вполне прилично, хоть и немного старомодно – парусиновые брюки, длинный сюртук. Ни о каких обмотках или мешке вместо пальто я знать тогда не знал. О том, что Хлебников так одевался в военные годы, мне рассказали позже.
– Постой! Ну а где же он сейчас? – осторожно спросила Галочка.
– Кто знает, – Морской пожал плечами. – Достоверно известно, что он умер летом 20 года на руках у друга-художника, приютившего очень больного, но все еще странствующего по миру Хлебникова у себя в деревне под Новгородом. Перед смертью, говорят, у него начался паралич. Врачи – хотя я точно не уверен, что там в деревне были врачи – оказались бессильны. Но, знаешь, Хлебников был человеком такого уровня таланта и духа, что я при всем своем реализме не могу поручиться, что душа его умерла вместе с телом, а не странствует сейчас по своему любимому земному шару, посмеиваясь над всеми нами и воспевая гармонию мироздания.
– Ох, – громко вздохнула Галочка, – грустно это все. И про его скитающуюся душу, и про ваш, то есть твой реализм, и про все эти ужасные выходки Саенко…
Морской вдруг понял, что, вместо того, чтобы подбадривать несчастную девочку, зачем-то задал прогулке меланхоличный тон. Пока он соображал, что бы такое ввернуть позадорнее, Галочка уже и сама придумала, как быть.
– Хочешь, покажу удивительный подъезд? Там прямо за дверью под потолком лепка с фигурками про знаки зодиака. Мы с дедушкой когда-то тут гуляли, и так замерзли, что зашли в подъезд, а там…
Морской прекрасно знал этот особняк с забитым нынче треснутой фанерой круглым окном на изогнутом эркере крыши. Дом строился в 1913 году по проекту архитектора Компанийца, но по колориту и запоминаемости вполне вписывался в ряд своих соседей – роскошных творений архитектора Бекетова. Один подъезд тут был одноэтажным, но с мансардой, другой – двухэтажным, но с высоченными полуподвальными окнами. Попав в подъезд, ты на миг переносился в другой мир – лепные фигурки, удивительная белизна стен, символично сохранившаяся только выше человеческого роста.