– Бывал, конечно, – тем не менее ответил он. – Хотя чаще все же гостил у сестер на даче. Но я с ним познакомился не там, а много позже, уже на Чернышевской, – они продолжили свой путь. – Когда Красная армия в декабре 1919 года вновь вошла в Харьков, Хлебников понял, что может больше не прятаться от призыва в армию беляков и захотел выписаться из психиатрической клиники, где благодаря расположению и вниманию лечащего врача провел относительно спокойные и очень плодотворные последние полгода. Увы, не тут-то было! По закону пациентов можно выписать только кому-то на руки, а все знакомые Велимира Владимировича разъехались за время сложных военных перипетий.
– Ужас какой! И что, он так и остался в больнице? – Галочка резко остановилась, то ли желая немедленно отправиться спасать Хлебникова, то ли снова затосковав по оставленному в палате дедушке.
– К счастью, вместе с нашими в город приехал следователь Реввоентрибунала Александр Андриевский. Он увлекался футуристами, знал, кто такой Хлебников, и имел все необходимые документы, чтобы забрать с собой любого человека из любой инстанции. Поселил он Велимира Владимировича туда же, где жил сам, – весь второй этаж дома на Чернышевской, 16 занимала коммуна левых художников. Хлебников поначалу смущался, просил, чтобы ему выделили одну комнату вместо предлагаемых двух, вел себя очень настороженно и тихо. Потом обжился, стал более открыт. Я был там в гостях уже после отбытия Андриевского из города. К тому времени Велимир Владимирович перебрался во флигель с более привычной ему аскетичной обстановкой. Металлическая кровать и табурет – все, что нужно было гению для комфорта. Меня это тогда поразило. Как и то, что знаменитый поэт зарабатывает на жизнь починкой обуви.
– Безбытен, но, однако же, умел мастерить и работать руками! – удивилась Галочка.
– Редкое сочетание, согласен. Я знаю хорошо устроенных людей, которые и гвоздь-то в стену не вобьют, – кивнул Морской, а про себя добавил: «Не только знаю, но и сам вообще такой же». И вслух, вдруг, сам себе удивляясь, добавил: – Я и сам к ним отношусь.
– Не наговаривай! – улыбнулась Галя. – Я же была у тебя дома. Как бы там все было так практично и так ладно?
– Друзья, подруги, многочисленные жены! – частично цитируя Ларису, объяснился Морской и вместе с Галей звонко рассмеялся. Он неожиданно отметил, что подобной легкости и понимания давно уже ни с кем не возникало. А если вспомнить еще и об удивительной доброжелательности, исходящей от этой забавной барышни, то можно было бы только пожалеть, что раньше Морской считал общение с юным поколением неинтересным.