* * *
Николаю Горленко снилось, что все хорошо. Далекий шум трамваев мягким эхом отражался от стен, как бы заверяя, что Коля был дома, в двух шагах от родной Плехановской. С улицы доносился звонкий голосок Светы. Небось опять затевала нечто грандиозное и с утра пораньше агитировала соседей на работы по благоустройству двора. За шкафом немного покашливал маленький Вовка. Но Коля не волновался – с кашлем, конечно, справимся, не те нынче времена, чтобы доктора будущего комсомольца в борьбе с обычной хворобой упустили, – главное, что сын был рядом. Вспомнилось вдруг, что с тех пор, как Вовку переселили в Зашкафье на бабушкину территорию, Коля ни разу не обнял его во сне и не поправил одеяло. Зря: наблюдать за спящим мальчишкой было чертовски приятно, а бабушка на Колю наверняка не обиделась бы – ведь мама же. Николай попытался встать, но тело было словно из ваты сделанное: вроде и двигалось, и нет одновременно. Горленко рванулся, для размаху закинув руки над головой, и тут же больно стукнулся о холодный каменный подоконник. Стоп! Откуда над головой подоконник? Из-за сквозняка они со Светой давно переставили кровать к стене. Неужто, пока он спал – тут Коля громко засмеялся, – жена и мать, не желая будить отдыхающего, сделали перестановку. Прямо с ним, невзирая на свой слабый пол и на его килограммы? С них станется!
Тут Коля открыл глаза. Чужой далекий белый потолок с маленьким черным пятном вокруг лампочки мгновенно вернул в реальность. Горленко все вспомнил и резко сел, с удивлением замечая, что руки его теперь свободны и кляпа во рту больше нет.
– Где я? – Он настороженно оглядывался, не понимая, как сюда попал. Маленькая – жесткая кушетка, окно, стул и дверь – больничная палата или – на окнах решетки, в двери прорезь с наружной задвижкой для наблюдения – такая удивительная тюремная камера?
– Все же палата, – сам себе сказал Коля, жадно втягивая ноздрями ни с чем не сравнимый свежий воздух, проникающий сквозь открытую по ту сторону решетки форточку. В тюрьме, как известно, проветриваниями не баловали.
После сна, в котором Николаю казалось, что он дома, проснуться здесь было особенно неприятно. Но если отбросить обиду на мирозданье (зачем, будто в насмешку, подбрасывает такие обнадеживающие сны, скотина?), то данное место нравилось Коле значительно больше всех, в которых ему довелось побывать за последние дни. Мирозданье, кстати, продолжало издеваться, потому что перестук трамваев не прекращался, и голос Светы по-прежнему звучал совсем близко. Или… может… Стоп! Окно! Коля приник к стеклу и увидел жену совсем рядом, прямо рядом, буквально за переливающимся всеми цветами радуги кустом отцветшей бузины. Взлохмаченная. Немного осунувшаяся, но все равно светящаяся изнутри и самая родная, она стояла перед с наслаждением потягивающим папиросу Яковом Кировым и вполголоса говорила что-то, глядя прямо перед собой. «Яков! Вот это повезло. Да ведь это, возможно, его отделение!» – узнав друга Морского и своего хорошего приятеля, Коля преисполнился оптимизма. Он ухитрился влезть на подоконник и, распластавшись по прутьям решетки, потянулся ухом поближе к форточке.