– Понимаю, – Галина давно уже беззвучно хохотала. – Ценю вашу храбрость и оказанное нахалам сопротивление!
– Ох, – Света теперь заволновалась из-за другого. – Это ведь Вовочку, получается, из садика придется забрать? Садик-то ведомственный, а если Колю не освободят, то…
– Ну и заберете! – невозмутимо пожала плечами Галина. – Мы нашего старшего тоже два года назад в обычный городской сад перевели. И все в порядке. Вашему четыре? Вот! В этом возрасте как раз мы Бориса из писательского садика и забрали. Он ходил в дом «Слово», там на первом этаже третьего подъезда одну четырехкомнатную квартиру занимает детский сад. Может, слышали? О них вечно пишут газеты и судачат во всех окололитературных организациях. Не долго нашего Бореньку там терпели… А в обычном городском садике все проще. Конечно, деток в группе много, и занятия не слишком развивающие. Зато там никому нет дела, кто твой папа или как ты одет. Единственное, по каким-то ГОСТам на тихий час зимой детей укладывают на веранде в спальных мешках. Я вечно опасаюсь, что Борис простынет. – И тут же без перехода спросила: – Они ушли?
Света осторожно выглянула за дверь и нос к носу столкнулась с Кларой Найман. Та, обуваясь в тесном коридоре, волей-неволей прижималась ухом к кухонной стене.
– Гулять уходите? – заворковала Света, старательно передразнивая недавний Галинин «светский» тон. – А мы еще немного поболтаем. – И, развернувшись к гостье, не нашла ничего лучшего, чем попросить: – Теперь вы расскажите, как познакомились с товарищем Поволоцким!
– Ой, – отмахнулась Галина, – это давняя неинтересная история. Я была глупой двадцатитрехлетней девицей. Служила секретарем Кабинета молодого автора при Союзе писателей, и Сашу занесло ко мне в каморку. Они с Сергеем Михалковым были в Харькове по издательским делам и, заглянув в Союз, попросту пошли на шум. – Она, похоже, и правда увлеклась воспоминаниями. – Мой кабинет всегда притягивал литераторов всех мастей и возрастов. Заходили вовсе не ко мне, а пообщаться меж собою, посплетничать, почитать свои стихи, поругать чужие… Я никого не выгоняла, угощала чаем, изобретала им посадочные места и внимательно слушала, считая, что таким образом приобщаюсь к миру настоящей литературы. Дома меня ждала мама и полуторагодовалый сын Боренька, и мне было очень важно делать что-то значимое, чтобы они могли мной гордиться. Смешно вспоминать! – Галина улыбнулась, явно считая ту прежнюю себя почти ненастоящей. – Саша увидел меня тогда, все понял и остался. Телеграфировал жене в Ленинград просьбу о разводе, и вот. А через год уже родился Петя. Но лучше сменим тему, – услышав, что в коридоре хлопнула дверь и Найманы все же удалились, Галина напряженно прищурилась. – Советчики из нас с Сашей не очень хорошие. Как вам быть сейчас, я понятия не имею. Знаю, что хлопотать придется много. И слать посылки, знаете ли, лучше не все время от себя, а иногда и от кого-то постороннего. Для конспирации. Так все сейчас делают. Мы с Сашей – хоть и говорят, что он безбытен и, что называется, гвоздь в стену вбить не может, – уже приноровились перепаковывать по ящикам передачки от ленинградских друзей, чтобы на почту было можно отнести. Хотя, возможно, этот опыт вам не нужен. – Галине явно было неловко, но она продолжала: – Единственное, что мы знаем точно, что людям там… – Галина многозначительно показала глазами вдаль за окно, – и тем, кто с ними здесь… Всегда нужны деньги. Хочу надеяться, что до этого не дойдет, но, если Колю не освободят, а вышлют, то вам придется и ему пересылать финансы, и самой как-то жить, да и на эти самые посылки потребуется уйма затрат… – Галина раскрыла небольшой мужской портфель, который до этого держала на коленях, и, явно испытывая неловкость, вытащила сложенный вдвое лист бумаги, внутри которого виднелись денежные купюры.