Лешка опять, в который раз, удивился, когда это он успел, а Колян между тем добавил:
– Еще я дверь изолятора починил. Так что ты молчи о вчерашнем, если не спросят.
– Когда успел? – все-таки выдал свое удивление Лешка.
– Дак там делов-то – скобу закрепить. Держится на соплях, зато шито-крыто и мы тут ни при чем.
Лешка только покачал головой, испытав некоторую благодарность к Коляну.
Рабочую куртку и штаны пришлось упаковать в мешок и забрать домой, чтобы прокрутить в стиральной машине. Обычные джинсы и старая курточка, в которых он приехал на смену, теперь показались шикарной одежкой, и Лешка даже приосанился, шагая от завода к остановке. Правда, после бессонной ночи его покачивало, зато впереди было целых два выходных.
К девяти утра первая волна пассажиров автобусов и маршруток схлынула: производственные смены уже начались. Лешке самому приходилось выезжать на завод в половине восьмого утра с другого конца города, и он успел заметить, что рабочий люд в массе своей имел землистые, изрезанные ранними морщинами лица и крупные руки, которые по грубости своей выглядели неприлично голыми. Рабочие носили кожаные куртки с рынка и тупорылую потертую обувь. На смену ехали они с безразлично-сосредоточенным выражением, за которым абсолютно ничего особенного не скрывалось – это Лешка знал уже по себе, – разве что иногда переживание «как бы не опоздать», если маршрутки долго не было.
Теперь он попал не в свой поток. В девять на работу ехал народ почище, поприличнее, и уже на остановке Лешка невольно ощутил собственную ущербность, потому что стоял, как мешочник, с сумкой, набитой грязным тряпьем. Он даже прикинул, что в следующий раз обязательно достучится в пожарку, в этот самый душ, потому что под толстым свитером, который он не снимал уже вторые сутки, спина чесалась и прели подмышки.
Маршрутки не было минут пятнадцать, потом начался дождь, и под навесом у остановочного ларька сгрудились люди, похожие на серых зайцев, спасающихся от половодья на кочке. Лешка не пошел под навес, оставшись под дождем: он чувствовал себя как бы членом другой стаи. Наконец его маршрутка выскочила из-за поворота – чумазая, улепленная грязью, как будто всю ночь носилась по полям, развороченным колесами трактора. В ней было довольно тесно. Лешка все же прилепился на заднем сиденье, поставив сумку в ногах. Тетка в светлом пальто, сидевшая напротив, потянула носом и с подозрением на него посмотрела. На следующей остановке, когда впереди освободилось место, она пересела, хотя теперь ей приходилось ехать спиной вперед. Лешка примерил на себя то безразличное выражение, с которым рабочие ни свет ни заря отправлялись на смену, означающее, впрочем, глубокое безразличие уже к самой жизни. Он старался не смотреть на пассажиров, чтобы не ловить их любопытные взгляды, чтобы не думать о том, что, возможно, они принимают его за бича, который с утречка что-то уже накопал в помойке… И неожиданно Лешка обнаружил, что каким-то параллельным умом продолжает думать о собаках как о друзьях, которых оставил на попечение Коляна; о том, что похлебка вчера вышла особенно жидкой, потому что месяц кончается и крупу приходится экономить; что хорошо бы установить на теплотрассе новую будку: старую перекосило настолько, что ни одна собака уже не понимает, что это именно будка. Да и он сам вряд ли бы понял, если б не объяснил Колян.