Так вот, Наденька только потом поняла, что, однажды попав в столичные коридоры, «Лента Мебиуса» и не могла вернуться, обернутая желтой бумагой или какой иной дрянью. Как назовешь рассказ, так он и поплывет, это точно. Потом, когда снег пожелтел и некрасиво набряк в преддверии глобального весеннего наступления, из почтового ящика выпало письмо с редакционным штемпелем на месте обратного адреса, и Вадим, устроив конверт по центру стола, некоторое время не решался его вскрыть, расхаживая вокруг с папиросой в зубах. «Отлуп, неужели опять отлуп?» – повторял он как заклинание, потом решительно ткнул бычок мордой в блюдце с остатками варенья и по привычке грубо надорвал конверт, даже повредив краешек письма.
– «Уважаемый Вадим Петрович», – торжественно прочел он вслух. – «По поводу вашего рассказа мнения сотрудников нашей редакции разошлись», – голос его чуть дрогнул, однако он продолжил: – «И все-таки мы склонились к тому, чтобы принять “Ленту Мебиуса” к публикации в 7–8 номерах журнала».
– Так и написано? – не выдержала Наденька.
– А как еще может быть написано?
– Ну… не знаю. У них в редакции, может, форма ответа какая-то особенная.
– Это когда отлуп, форма особенная, – хохотнул Вадим. – «Ваш рассказ не по профилю нашего журнала». Я так сам не однажды отвечал. А если рассказ берут, то его берут, и какая там еще форма ответа!
Наденька прикинула, что 7–8 номер – это же конец лета, которого ой как долго еще ждать. По правде, зачем ждать конца лета? Его никто никогда не ждет особенно, напротив, так жалко, когда кончается лето. Но, может, на этот раз что-то все-таки переменится с этим концом далекого еще лета? То есть не с концом лета, а с публикацией рассказа в журнале «Полдень» или «Зенит», как он там вообще называется?..
– «Зенит», как футбольная команда. Хотя к футболу никакого отношения. А ты когда вообще собираешься рожать? – неожиданно спросил Вадим.
– Не знаю, – Наденька растерялась. – Нам ведь квартиру так до сих пор и не дали…
И она сама понимала прекрасно, что это пустая отговорка и что она до сих пор не допускала мысли о ребенке именно потому, что сама продолжала оставаться маминой дочкой, редким цветком, любовно выращенным в родительской оранжерее. И не хотела расставаться с этим статусом, потому что иначе – ну разве могло быть как-то иначе?
– Родишь – вот и квартиру дадут, – ответил Вадим. – А нет, так я сам-то здесь вырос. Ведь вырос же!
Он подошел к Наденьке и внезапно погладил ее по щеке, провел ладонью по волосам, по лбу, как будто желая получше запомнить. Она растерялась еще больше от этой неожиданной ласки и приникла, притекла к нему, впервые, может быть, за все время ощутив в нем настоящего друга. Они оба хотели многого, слишком много от скудной, в общем-то, жизни. И оба совершенно не знали, что их ждет впереди – в конце этого лета, через год. Поэтому цеплялись друг за дружку.