Рядом оказался — Рыбка, посмотри! — настоящий кинорежиссёр Петя Денежкин. Мы с ним как-то раз гениальное кино снимали: он пригласил повеселиться, и как-то само получилось — кино. Увы, после вчерашнего Петя был заметно Безденежкин и сильно Хворо-бушкин. Дрожащие Петины колени упирались в спинку переднего ряда, руки блуждали, головы не было. Это — не голова.
— Калачов, — произнёс желудком Петя. — Калачов.
— Что, Петя, плохо?
— Калачов.
Вот такой фон для счастья Калачова (Петя, прости), такой контраст, и музыка. Музыку он слышал какую-то свою (и ты, Валёк, прости), она не совпадала с «наружной», и развращённый попсою слух искал механические ритмы, мелодические блоки, не находил их и дробил, дробил вещество музыки, рылся, снова дробил, измельчал его в пыль, в пудру, пудра искрилась, пыль струилась, разливалась рекой, текла долинами, пели ветры и со звоном из пыли рождались цветы — конечно, прекрасные, потому что мы все их так ждали...
— Калачов.
— Я здесь, Петя.
— Калачов, за мной!
Денежкин сунулся в проход и, не разгибаясь, помчался к дверям. Калачов нырнул за ним, удивляясь своей прыти и могуществу режиссёрской команды.
Влетев в буфет, Денежкин потребовал себе коньяку
— получив, выпил и резко окосел. При этом он стал уморительно похож на обкурившегося китайца.
Свежий, поющий внутренне Калачов смотрел на Петю с сожалением.
— Калачов, — китайским голосом произнёс Денежкин. — Позвони мне завтра в пять. Можно в Потсдам на халяву съездить. Тебе. Фильм на фестиваль отвезти. Каласо.
Калачов расхохотался громким здоровым смехом:
— Экий ты славный, Петя.
— Я серьезно. Поезжай. Больше некому. Я в Питере должен быть. Каласо.
Калачов насторожился. Да нет, не может быть, враньё. На всякий случай понурился:
— Да у меня и денег нет.
— Там всё оплатят. Отсюда мы тебе дадим. Там получишь марками — привезёшь, отдашь. Ну, решайся. Считаю до трёх: раз...
— Через Москву? — быстро спросил Калачов.
— Естественно.
Всё, Калачов оглох и ослеп. Ударил колокол, изнутри по рёбрам, как по ступенькам, щекоча и муча, побежали бесенята, и ноги сами заторопились куда-то, и руки вспорхнули, и рот вытянулся в глупейшей улыбке, — но Калачов усмирил геройски все свои члены, собрал, построил их и вернулся в зал в полном составе. Сел в кресло, замер неподвижно и ещё глаза полуприкрыл, как меломан будто, но все его мышцы трепетали. В Москву! В Потсдам!
НАДО:
Сфотографироваться срочно.
Нет, сперва постричься.
Сходить заполнить анкету и сдать куда следует.
Позвонить в Москву Катюше.
Позвонить московской тётушке насчёт ночлега: к Катюше неудобно. Или удобно?