— Я не знаю, почему! Я не знаю — я не врач! — отрезал Гусев.
— Ты оставался с ним наедине! Ты должен это знать! Я ведь думал, что всё будет, как обычно, а ты его что — избил?! Это ты его отделал?!
— Я! Я! Я его избил, если тебе так хочется! — огрызнулся Гусев.
— Слава, ты понимаешь, что случилось?! Ты что — совсем дурак?! Что с тобой происходит?! — закричал Романенко и принялся трясти Гусева за плечи.
Гусев почти тут же грубо сбросил его руки:
— Не ори на меня! Я не знаю, что случилось — он упал, когда я смотрел в окно. Он, наверное, ударился лицом о пол. Может, сознание от волнения потерял или ещё что. Я не знаю — сейчас приедет скорая.
— Слава — мы влипли! Как мы теперь объясним всё это Вишневецкому? Ты думаешь, он поверит, что мы не трогали инженера?!
— Что-то я сомневаюсь после твоей реакции! — криво улыбнулся Гусев. Ты не бойся, я подтвержу, что тебя не было в кабинете.
— Дурак — я совсем не об этом думаю! У тебя есть носовой платок?
— Есть. а что? — пожал плечами Гусев.
— Надо хоть как-то попытаться остановить ему кровь и привести в чувство, пока приедет скорая.
У Барловского случился инсульт. Хуже всего было то, что по заключению медиков инженер не сможет говорить в ближайшее время, что стало известно уже к шести вечера. Расследование, по сути, было поставлено на грань полного провала с учётом сроков, которые требовал Минск. Теперь они были абсолютно нереальными, и Гусев хорошо представлял себе чувства, с которыми Мухин завтра будет докладывать в УКГБ Республики о том, что главный обвиняемый по делу о коррупции, которое держит на контроле сам Президент, находится между жизнью и смертью после допроса следователями КГБ. Гусев сразу же позвонил и обо всём доложил Вишневецкому, но тот, против обыкновения, даже не вызвал Вячеслава в управление, а отпустил домой. Это было ещё одним очень дурным знаком. Гусев почти не сомневался в том, что завтра он будет отстранён от ведения дела и начнётся служебное расследование. В итоге его вполне могут уволить из органов, а в худшем случае и вовсе начать следствие по факту итогов допроса Барловского.
Нужно было спешить. Для начала Гусев решил нанести ещё один визит в банк на улице Ленина — дополнительная сумма валюты могла здорово пригодиться.
Около семи вечера Гусев вошёл в подъезд дома, расположенного неподалёку от банка. Убедившись, что рядом никого нет, он довольно легко замедлил время и, удостоверившись сквозь пыльное окно подъезда, что всё вокруг замерло, быстро спустился вниз. Не обращая внимания на застывших прохожих, Гусев пошёл к банку. Теперь он уже знал, что и где искать и почти не испытывал волнения. «Словно в гастроном иду», — криво ухмыльнулся Вячеслав и, дёрнув за ручку входной двери, удивлённо остановился — прямо напротив входа в банк замер инкассаторский бронированный микроавтобус. Один из инкассаторов держал в руках сумку с деньгами. Второй сидел в машине. Не тратя времени на размышления, Гусев, обрадованный неожиданной удачей, подошёл к инкассатору и, взяв сумку у него из рук, проверил содержимое. В сумке лежали пачки стодолларовых купюр. Всего было десять пачек. «Ровно сто тысяч! Сразу сто тысяч!» — возбуждённо подумал Гусев и осмотрелся по сторонам, словно его мог кто-нибудь увидеть. Его взгляд автоматически наткнулся на камеру слежения. Гусев понимал, что камера ничего не сможет зафиксировать, но всё же у него по коже пробежал холодок: «Я стоял и считал деньги прямо перед камерой. А вдруг останется какое-то изображение?». Оглядевшись по сторонам и, не найдя ничего более подходящего, Гусев слепил плотный снежок и швырнул его прямо в глазок камеры. Снежок пролетел мимо и вдребезги разбился о стену. Вячеслав слепил ещё один. На этот раз бросок получился более удачным и снег сразу же залепил глазок.