Он отвернулся.
Тяжело топая, рядом встал рыжебородый боярин — мухтояровая шуба на волчьем меху распахнута, на груди поверх кафтана золотая цепь с образом божьей матери.
— Тимофей Тургенев, царицынский воевода, по твоему приказу умерщвлён был?
— Очень уж любили его голые люди… Так любили, что посадили в воду и его, и всех царицынских бояр, окромя племянника и детишек боярских — пожалели. Смена вырастет.
Боярин ударил меня по лицу.
— Злодей, будь ты проклят! — он быстро и истово перекрестился.
— По тебе, я вижу, Москва-река тоже сохнет. Ничего, когда-нибудь и тебя к себе примет! — пообещал я.
Рыжебородого сменил другой боярин, у которого текли капли пота по крупному, веснушчатому лицу.
— Мой брат, Иван Лопатин…
— Дурень твой брат, — усмехнулся я. — Спешил к Тургеневу Тимофею на помощь, встретиться хотел. Вот и встретились на речном дне — в воду посадили твоего брата.
— Ах ты! — боярин замахнулся, но не ударил, а отошёл в сторону.
Ему на смену вынырнуло хитрое лицо дьяка с рыжими бровями.
— Изменник, что ты кричал в Паншином городке?! — дьяк сверился с грамотой. — Это было неделю опосля Николина дня[1].
— Ну и что?
Дьяк углубился в грамотку:
— Казаки, мы на великого государя не поднимем оружие — пойдём на Русь бить хитрых бояр и воевод, кои скрывают от него правду.
— Верно читаешь.
— Письма к запорожцам писал? Гетману Дорошенко и кошевому атаману Сирко? Прислали они тебе помощь?
— Сволочи они — чего таить, не было от них помощи, струсили!
— Значит, чтут милость государя-батюшки, — назидательно сказал дьяк. — Сколько злодеев вместе с тобой оставили Паншин городок?
— Четыре тысячи человек — конных, пеших и в стругах. Для начала хватило.
Дьяк жёстко ударил меня по губам.
— То говорить заставляешь, то рот затыкаешь, — попробовал я улыбнуться.
Мне хотелось говорить… Говорить, чтобы заглушить дикую боль, раскалывающую голову на куски. Всё равно ничего нового они не узнают.
— Ввёл в Царицыне свой воровской закон — казацкие порядки, — читал дьяк.
— Просто объявил всем волю.
— Волю для всех? — усмехнулся дьяк. — Нет такой воли! — дьяк зашуршал бумагами. — На казачьем кругу объявили Петра Шумливого атаманом, а с ним за главных сына дворянского Ивана Кузьмина, соборного попа Андрея и местного пушкаря из служилых — Дружинку Потапова…
— Доносная бумага?
— Письмо, — дьяк спрятал бумагу.
— Значит, не всех гадов передавил в Царицыне — остались! — я заскрипел зубами.
В руках у дьяка появились новые бумаги:
— Князь Львов с тобой злодейство замышлял?
— Нет, ваш он, — во рту начали крошиться зубы, — держал его подле дорогим аманатом, чтобы думали, что не только крестьяне-лапотники против нас воюют, но и именитые князья… Казнили мы его потом… Черноярского воеводу тоже казнили… дабы не велел палить из пушек…