Подолгу не задерживался ни в Самаре, ни в Саратове — видел и чувствовал, что горожане начали колебаться, бояться и чураться меня. «Нет лихого атамана во главе многотысячного войска — теперь и полтысячи не наберётся во главе с беглым казаком Стенькой Разиным, — думали они. — Разве может он теперь нас от боярского войска защитить?!» Остановился и крепко передохнул лишь в Царицыне у своего старого боевого атамана Фёдора Шелудяка. Фёдор — молодец, и город был в надёжных руках — здесь ещё не чувствовалось поражения. Симбирск был слишком далеко.
* * *
В Царицыне я провёл три недели, обговаривая с Фёдором план будущей весенней кампании. Василий Ус обещал прислать своих людей. Наступила зима, я рассылал атаманам письма, чтобы возвращались на Дон. Надо было выиграть время, собрать силы, дать людям передышку. Но никто не возвращался, только по городу начали гулять слухи, что рубят воеводы крестьян да казаков, лютуют бояре да дворяне. Иван Милославский вступил в Симбирск, правит сыски, город почти обезлюдел. Там погиб брат Василия Уса — Серёжка. Василий Ус прислал письмо, что казнил на майдане астраханского митрополита и старцев Троицкого монастыря — у них обнаружилась переписка с князем Долгоруким. В городе пошарпали и порубили уцелевших дворян и их семьи, скинули с раската дорогого аманата — князя Львова после того, как была доказана его вина в сговоре с митрополитом.
А в это время в Нижегородском, Курмышевском и Алатырском уездах зверствовали Долгорукий и воевода Фёдор Леонтьев. Лазутчики доносили, что пленных воеводы не берут и на всех лесных дорогах висят наши люди. Попался мой поп Андрюшка с прелестными грамотами — так и не довёз их до Москвы. Леонтьев приказал отрубить ему голову.
Где же ты, моя шестидесятитысячная сила, по каким степям, лесам и кривым дорогам разметало тебя?! Напуганные крестьяне, растерявшие весь свой боевой запал, разбежались по домам — теперь многие из них «украшают» по бокам дорог зимние деревья. Черемисы, татары, мордва ушли в степи — обещали объявиться по весне. Долгорукий дошёл до Арзамаса, где почти каждый второй пострадал от его пыток. Лютовал князь — значит, боялся.
Разбили Акая Боляева, моего друга и брата, которого лучше знали по прозвищу Мурзайка, потому что он сам из дворян, сын мурзы, как и Карачурин, а вот встали же на сторону народа. Даже неизвестно в точности, сколько его мордвы полегло под Алатырём — бой с Юрием Барятинским был жарким. С остатками войска Мурзайка ушёл в леса, а в середине декабря люди Барятинского настигли его и схватили. Нет больше славного атамана, вечно улыбающегося, свободолюбивого человека — мурзы Акая Боляева, казнили его смертью лютой — четвертовали.