— Я его покормить хотела, — пояснила хозяйка, — а он всеё миску, да и с супом, Николаю Ивановичу в голову бросил… Так ничего и не поел! — закончила она со вздохом.
Повидимому, она больше всего жалела о том, что Алексеев остался без супу.
— Все от безделья! — заявил Банерман сентенциозно. — Живет один, занятий нету… Вот и отыскивает себе что-нибудь, чтобы внимание занять.
— Пускай он у меня поживет, — кротко сказал Веревцов. — Может, научится и в обществе жить.
— Бедняжка! — воскликнула хозяйка. — Пускай хоть отдохнет. Совсем измаялся.
— Только знаете, — продолжал Веревцов, застенчиво улыбаясь, — он просит, чтобы гости не ходили. В воскресенье, значит, у меня нельзя…
— Это жаль! — сказал Банерман. — Мы привыкли уже у вас.
— Ну, что ж делать! — задумчиво возразил Калнышевский. — Нельзя, так нельзя.
— Мне дьяконица говорила, — сказала вдруг хозяйка: — «Найдите шамана, пусть отколдует его, — напущено на него по злобе!» Пустое это! — поспешно прибавила она, видя неудовольствие на лице мужа.
— При чем тут дьяконица? — неохотно проворчал Николай Иванович.
— Он ведь у них сегодня ночевал, — об’яснила хозяйка. — Ночью стук поднял. «У меня, — говорит, — дома нехорошо…»
— Женить бы его следовало! — заметил Банерман. — Все бы как рукой сняло.
— Ну, я пойду, — сказал Веревцов, поднимаясь.
— Так скоро? — упрекнула его хозяйка.
— К Головинским зайти надо, — сказал Веревцов. — Младенца посмотреть.
Двухлетний Витька, истинный хозяин второго семейного дома, был в настоящее время единственным отпрыском молодого поколения колонии. Он был известен в просторечии под именем «младенца», или распространеннее — «государственного младенца».
На дворе давно было темно. Небо затянулось тучами. Внезапно метель разыгрывалась все сильнее. Струйки снежной пыли уже неслись вдоль улицы, затемняя воздух и мешая находить тропу, протоптанную пешеходами. С реки, которая расстилалась вдоль всего города, как широкая ледяная пустыня, уже доносился пронзительный свист вихря.
Дорога к Головинским шла по единственной улице города, дотом спускалась по крутому и скользкому откосу, обратно через утлый мост, перекинутый над рекой Сосновкой. Веревцов шел среди улицы, то-и-дело спотыкаясь на горках снежной пыли, наметенных поперек дороги, как неожиданные ступеньки. Ветер дул ему в лицо, и он невольно отворачивался и двигался вперед боком, осторожно переставляя ноги. На спуске стало еще хуже. Ветер намел сугробы во всех ложбинах и извилинах покатой тропы, особенно с левой, подгорной стороны. Сделав неосторожный шаг, Веревцов провалился до колен и набрал полные валенки снега.