— И фонарь я тоже склеил, — продолжал он, — из рыбьей кожи. Думаю, нужно маяк устроить, а то Василий Андреич дорогу не найдет… А дров у меня много, — прибавил он, помешивая в камине, — мы их привезем на салазках. Во всю зиму не истопишь… Теперь садитесь, угощайтесь!..
Он стащил с Веревцова куртку и усадил его на место с такой осторожностью, как будто Василий Андреич был расслабленный.
— Видите, я ужин сварил! — указал он на горшки. — Суп с грибами, каша. На обоих хватит… Я тоже не буду есть мясо, как вы. Я хочу жить, как вы живете.
Василий Андреич слушал с удивлением, не совсем доверяя превращению своего гостя, но Алексеев тотчас же угадал его мысли.
— Мы с вами все так жить будем, — сказал он, — вы не думайте. Лишь бы они не ходили… Будем жить, как в браке. Я буду муж, а вы будете жена, или, если хотите, вы будете муж, а я буду жена. Или будем два мужа, или две жены, как вам угодно.
Настроение его было несколько шумно, но он весь сиял от радости.
— Лишь бы они не ходили сюда! — говорил он. — Вот увидите, что мы наделаем. Лишь бы в покое нас оставили!..
Он был так возбужден своими новыми надеждами, что после того, как свечи были погашены, и они улеглись спать, еще неоднократно окликал Веревцова.
— Видите, видите! — повторял он. — Их нет. Вы запретили им ходить… Пускай же они не ходят! Увидите, как мы будем жить!..
Утомленный Веревцов не слушал и заснул; но и во сне ему мерещилась оригинальная фигура, полузанесенная снегом и похожая на лешего, стоявшая на крыше с фонарем на длинной палке и бормотавшая, как заклинание:
— Пускай они не ходят! Не надо их! Пускай они не ходят!
Снег в этом году сошел довольно рано, но река все не могла вскрыться. Днем солнце пригревало, мерзлая земля оттаивала и раскисала на припеке, но к полуночи опять становилась твердою, как камень. Трехаршинный лед так крепко примерз закраинами к тинистому берегу, что даже неустанная сила бегущей воды все еще не могла оторвать его долой и унести с собою. Веревцов и Алексеев возились с утра до вечера, обстраивая будущие огороды. Длинные рамы парника уже стояли с южной стороны юрты, поблескивая на солнце новыми стеклами. Многие стекла разбились, но Алексеев искусно склеил их замазкой собственного изобретения — из творога, смешанного с песком и рыбьим жиром. За парником тянулись гряды, окруженные забором; некоторые были даже вскопаны, несмотря на ночные заморозки. Семена были высажены в горшки в деревянные латки. К полудню их выносили на двор и расставляли на крыше длинными рядами, а к вечеру убирали в юрту.