Вещи наших постояльцев лежали на своих местах год с лишним. Потом наконец мы с Пиммихен решились их разобрать и обнаружили по две пары носков на каждого, по смене нижнего белья, шестнадцать конвертов (как оказалось, с белыми семечками), два простых крестика и одну пустую бутылку. К этому перечню добавился хранившийся в одном из спальных мешков блокнот, исписанный их первыми немецкими словами, зачастую с ошибками и с картинками на полях. До сих пор помню, что глагол в неопределенной форме «sein», то есть «быть», иллюстрировал палочный человечек с широко разведенными руками, которые не вязались с военной выправкой, и, как ни странно, с улыбкой на не прорисованном в деталях лице.
Когда я принес домой масляные краски и холсты, Пиммихен проводила меня озадаченным взглядом, и хотя я стремительно прошагал через гостиную, чтобы не услышать лишних вопросов, бабушка перехватила меня у лестницы и смерила с головы до ног подозрительным взглядом.
– Придумал наконец, чем соблазнить Эдельтрауд? Если будешь отчаиваться, скоро отрежешь себе ухо.
– Нет, Пиммихен, это я для себя.
– Никакое творчество не бывает для себя. Оно всегда для другого человека, пусть даже воображаемого.
С этими словами она вытащила у меня деревянный ящичек с тюбиками красок и проворно спрятала за спину.
– Могу тебя заверить: на чердаке никакой Эдельтрауд нет.
Под «чердаком» я подразумевал «у меня в голове» – это расхожее немецкое выражение, «oben», то есть «наверху».
– Тук-тук, – сказала Пиммихен и потянулась, чтобы постучать мне по лбу. – Эй? Есть кто живой? Эдельтрауд! Давно ты томишься в этом тесном чулане? Выходи-ка, подыши свежим воздухом. Он держит тебя взаперти? Думает, я не знаю? Думает, бабка из ума выжила.
– Очень смешно. – Я отступил назад и попытался рассмеяться, хотя лицо застыло.
– Сдается мне, ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать.
– Не знаю и знать не хочу.
Я собрался ее обойти, но она преградила мне путь:
– Сдается мне, ты точно знаешь, что я хочу сказать.
– Переговорим позже, Пимми.
Когда я протискивался мимо нее, она стала меня щекотать, и я не удержал холсты, которые упали на пол.
– А ведь я узнала, где она живет.
– Неужто?
– Да, узнала, – подтвердила она с уверенным кивком. Стоя на первой ступеньке, бабушка обеими руками вцепилась в перила. – Да мне-то что? Это не мое дело.
Собрав в кулак всю силу воли, чтобы напустить на себя веселый вид, я спросил:
– И где же, по-твоему, живет Эдельтрауд?
– Живет она, как ты сам сказал, «наверху».
На ее морщинистом лице выделялись по-прежнему проницательные и умные голубые глаза; верхняя губа была слегка изогнута. Пиммихен начала делать круговые движения скрюченным указательным пальцем прямо у меня перед носом, указывая то на мою голову, то в направлении потолка, затем вверх по лестнице, проверяя мою реакцию каждой сменой позы.