– Ступай, принеси им, – скомандовала мать.
Я встал из-за стола, и те двое сделали то же самое; меня охватила паника, особенно когда они увязались за мной в спальню, тем самым отрезав мне путь к Эльзе. К счастью, у меня сохранился другой фонарик – тот, что подарили Стефан и Андреас, когда мне исполнялось двенадцать лет. Один из проверяющих смахнул с него пыль и несколько раз щелкнул выключателем, но батарейка давно села. Я тупо смотрел на фонарик.
– Ты уверен, что это – тот самый?
– Да.
– А другого у тебя нет?
– Нет.
– Он ведь не работает.
– Наверно, я слишком долго держал его включенным.
– В течение одной ночи?
– Я и раньше постоянно им пользовался.
Мужчина передал фонарик своему напарнику, тот извлек батарейку и лизнул кончиком языка.
– Разряжена, – заключил он, опуская батарейку в карман.
Они заторопились и, видимо, раздумали допивать кофе. За порогом тот, что был выше ростом, сказал моим родителям:
– У вас прекрасный сын, можете им гордиться.
– Да, мы им гордимся, – напряженно улыбнулись отец с матерью, и каждый обнял меня, стоящего между ними, за пояс, будто для образцового семейного фото.
Мать на меня сильно разозлилась и отправила с глаз долой в дом к доктору Грегору, где временно обосновалась фрау Вайдлер. Мне поручили отнести туда чемодан, набитый теплой одеждой, постельным бельем и полотенцами, а также спросить, чем мы можем быть полезны. Доктор Грегор только обрадовался моему приходу – отчасти, думаю, потому, что у него появилась возможность передохнуть, пока фрау Вайдлер будет извергать на меня словесные потоки. Она не умолкала; это была сущая пытка – часами напролет изображать интерес к ее россказням: какие виды птиц имеют черты сходства с другими, какие содержались у нее в одном вольере, сколько зерна ежедневно требовалось тем или иным пташкам, какие купались в поилке и каким это не нравилось до такой степени, что они, даже умирая от жажды, вообще отказывались пить эту воду с перьями и какашками. А известно ли мне, что у пернатых гниют лапки? Порой птицы даже могут их себе отгрызть, подобно тому как мы, люди, грызем ногти. Она храбрилась, заявляя, что теперь вольна путешествовать по миру и только ждет окончания войны. И в самом деле: пусть у фрау Вайдлер больше не было дома-жилища, но зато больше не было у нее и дома-тюрьмы. Впервые за сорок лет эта женщина оказалась свободна как ветер. Заметив, что у нее навернулись слезы, я поспешил задать ей какой-то вопрос про птичьи клювы.
Дома я не застал никого, даже Пиммихен. А на моей кровати лежал фонарик, некогда отданный Эльзе. Неужели Эльза рискнула выйти, чтобы его вернуть? Что скрывалось за этим поступком – знак отторжения? Или же фонарик обнаружили мои родители? Что наговорила им Эльза? Наконец-то у меня появился предлог наведаться к ней в закут. Предлог не столько для встречи, сколько для нарушения данного себе зарока – никогда больше с ней не разговаривать. Но не успел я сделать и шага, как услышал бешеный стук дверной колотушки, сопровождаемый пронзительным криком: