– Не вполне.
– А что такое?
– Ну, просто… Прямо не знаю.
– Давай говори.
– Видишь ли…
– Не тяни.
Эльза положила ногу на ногу и тут же сменила положение, как будто не могла найти удобную позу, чтобы усидеть на краешке кровати.
– Ты мне ничего не рассказываешь. Если война окончена, почему твой отец не возвращается домой?
Я принялся расхаживать по комнате, чтобы только выиграть время, а затем попросту сказал:
– Он погиб.
– Погиб? – Она закрыла рот и нос ладонями; на глаза навернулись слезы. – Ach, Du Lieber Gott…[57] Из-за меня? Той ночью?
– По стечению обстоятельств… – Я запнулся и умолк.
– Из-за меня ты потерял самых близких.
Всхлипнул я лишь на секунду; хотя к глазам все еще подступала предательская влага, я не позволял себе гримасничать и рыдать.
– Не забывай: у меня осталась Пиммихен. – Мне удалось сдержаться, хотя глаза, конечно, не высохли. – А еще… у меня… есть… ты…
Тут она стыдливо повесила голову и залилась слезами; не знаю, по ком она плакала: по мне или по себе – никакого доброго жеста или взгляда в свою сторону я не заметил. Она надолго ушла в свой собственный мирок, подтянув к себе колени и опустив на них подбородок.
– Насчет этой войны, Йоханнес… – в конце концов заговорила она. – Ты мне так и не рассказал…
– А что рассказывать? Мы победили.
– «Мы»?
– Русским, бриттам, даже могущественным янки – всем капут. Наши земли простираются от бывших советских владений до Северной Африки.
Подняв лицо, Эльза с яростью заглянула мне в глаза:
– Ты мне говорил, что участие американцев было минимальным.
Содрогнувшись от своей оплошности, я как мог заменил нервозность возмущением:
– До самого конца так и было. Япония разбомбила Пёрл-Харбор, а они не спешили посылать туда флот. Мы изобрели мощнейшую бомбу, которую можно сбросить с воздуха и вызвать волну, способную перевернуть все корабли в радиусе сотни километров. У них не оставалось ни малейшего шанса.
– Как же… какой ужас! Значит, они первыми испытали на себе Wunderwaffe[58].
– Печально, что у тебя такие настроения. Может, ты бы предпочла, чтобы нас разгромили? И ничуть бы не огорчилась, если б они уничтожили бабушку, а заодно и весь этот проклятущий дом? Лишь бы уцелела твоя жалкая шкура, да?
– Прости. Я совсем другое имела в виду, честно.
– Еще вопросы есть?
Помолчав, она робко спросила:
– А какова судьба евреев?
Я не сомневался: под «евреями» она в первую очередь подразумевала Натана, и меня пронзила ревность.
– Их всех выслали.
– Куда?
– На Мадагаскар. – Такое я слышал несколько лет назад на тренировках по выживанию; этот слух был очень живуч.