У стены стояла моя горничная Мария, нервно сжимая руки, приподнялся и со стоном рухнул обратно в кресло в углу Бернард — я отчетливо рассмотрела капли пота на его лбу, — от открытого окна повернулась Рита. Я увидела ее красное заплаканное лицо, глаза, сверкающие ненавистью. Она была бы рада, если бы я тоже умерла.
Да и я была бы этому рада.
— Господин Ольверт? — прошелестела леди Лотта, переводя взгляд куда-то поверх моего плеча.
— Я пытаюсь, — пробормотал Росс, вдавливая пальцы мне в висок и в запястье.
Я еле слышала его сквозь судорожные сипы, производимые моей сокращающейся диафрагмой и сдавленным горлом. Перед глазами начали плясать темные пятна.
— Это психическое, от шока, сейчас… не успокоить, — бубнил виталист нервно. — Придется отправить ее светлость в стазис…
Взгляд мой остановился на часах, стоящих на прикроватном столике рядом с шаманским мешочком.
Без трех минут двенадцать.
Я рванулась вперед, вывернувшись из-под рук Ольверта, когда тело уже начало сковывать оцепенением. Виталист попытался перехватить меня, но я с рычанием оттолкнула его, хватаясь за мешочек. Горло отпустило, в горящие легкие полился воздух, а я трясущимися влажными руками развязала тесемки, выхватила иглу, чуть не выронив ее, и неаккуратно загнала себе в левую руку. И упала обратно на кровать, тяжело дыша, — кожу словно окатило кипящим маслом, кости в теле заныли, а из глаз побежали слезы. Но от браслета на запястье уже шли прохладные волны, и по телу разлилось такое расслабление, что оно стало казаться пустым и легким.
Щелкнуло, и часы в гостиной забили полдень. А я смотрела в потолок и дышала, дышала, чувствуя, как от напряжения из носа в горло идет кровь.
Я могла ненавидеть себя, но сегодня я не стану причиной смерти сразу двух близких людей.
Росс Ольверт остановил мне кровь, проверил состояние и ушел, уводя Бернарда — ему стало хуже, и он едва не рухнул, сделав несколько шагов. Ушла и Мария, оставив меня, Маргарету и леди Шарлотту одних.
Когда я осмелилась повернуть голову, свекровь так же сидела у кровати в моей разгромленной спальне и смотрела на меня. Но в заплаканных, горестных глазах ее не было обвинения, не было ненависти. И я сползла на пол, положила голову ей на колени, обняла за ноги.
— Я во всем виновата, — сказала я глухо.
Она сжала меня за плечи, а затем легко погладила по волосам. Я подняла голову — свекровь плакала.
— Я очень хотела обвинить тебя, — ответила она тихо. — Но не буду. Не ты стреляла в его листолет.
Она не хотела меня ненавидеть — а мне так нужно было, чтобы хоть кто-то уничтожил меня.