Широкий, мощный, под бархатистой на ощупь кожей так и перекатываются упругие жгуты мышц. Когда же я все-таки решаюсь открыть глаза, все становится еще лучше. Кто решил, что венец природы — женщина? Что именно красота женского тела — предел совершенства? Гляжу на Федьку и отчетливо понимаю, что никого красивее в своей жизни не видела. Меня восхищает в нем все. Лицо — жесткое, волевое, рельеф груди и рук, темные овальные соски — такие нежные, чуть солоноватые на вкус, упругая задница, за которую так здорово его ухватить и притянуть к себе поближе, мягкая, чувствительная кожа на сгибе колена, форма ступней… Да и все остальное, о чем порядочные девушки, по мнению мамы, не то что говорить, но даже думать не должны, мне так нравится, что даже дыхание перехватывает, а в голове становится темно и жарко. Моя кожа рядом с его кажется совсем белой, почти прозрачной. Мы действительно такие разные и, господи боже, как же это прекрасно!
Вдруг чувствую, как он замирает. Мышцы каменеют, руки прекращают свой восхитительный танец по моему телу.
— Чч-ч-черт…
О господи, что случилось-то? Он вспомнил, что ему срочно нужно уходить по делам?!!
— Ань, у меня резинки с собой нет…
— Какой… резинки?..
Поднимает голову и во все глаза смотрит на меня, как на заморскую диковину. Потом крутит головой и смеется.
— И остались же такие!.. У вас, у докторов наук, это презервативом называется.
— А…
— Бе!
Целует меня в нос, потом в шею туда, где колотится пульс.
— И что теперь?
— Теперь ты должна сказать мне либо так: иди-ка ты, Федя, на фиг, я за безопасный секс. Либо так: да черт с ним, с презервативом, все равно когда-то придется начинать делать детей, а чем сегодняшний случай хуже любого другого? Второй вариант ответа мне, естественно, нравится значи-и-ительно больше.
— А что, у нас все так серьезно? Чтобы уже и о детях?..
— У нас, Ань, серьезнее не придумаешь. Так серьезно, что я сам себе не верю. Что бы я, да так!..
Толкаю его кулаком в бок.
— Так что там на счет варианта с безопасным сексом?
Он тут же делается смирным и угодливым. Впрочем очень скоро нам обоим уже не до разговоров. Никогда и ни с кем не испытывала ничего подобного. Даже не знаю в чем причина. То ли в том, что умению его и опыту Казанова позавидует, то ли просто люблю я его так, что дышать не могу, сердце бьется где-то в горле, а в животе какие-то мышцы, о существовании которых я и не догадывалась, начинают сладко сжиматься и дрожать…
Потом лежим, смотрим в потолок и дышим так, словно пробежали километров десять. Сипит:
— Сестра, воды!
— Ты перепутал, сейчас моя очередь быть раненым бойцом.