— Ничего не могу о них сказать. Не видел.
Олег разочарованно отвел глаза.
— Хотя… — задумчиво проворчал Николай. — Что-то его раздражало весь вечер… Что же? Он постоянно одергивал один рукав пиджака, потому что из-под него слишком далеко высовывался манжет рубашки… Если бы мне было позволено строить предположения, я бы сказал, что одной запонки у него просто не было… Вот оно! Это ведь именно то, что вам было надо, господин Иевлев? Не так ли? Хотелось бы только понять, что я только что сделал — погубил или защитил Ивана…
На следующее утро Иевлев получил возможность убедиться в правоте Николая Орлова и всех остальных, кто предупреждал его, что в деревне с ним говорить не станут. Все, к кому бы он ни обращался, в момент тупели, не понимали его вопросов и, казалось, вообще едва-едва умеют говорить. Олег злился, и это лишь усугубляло положение.
Он вернулся в поместье Орлова — здесь, по крайней мере, с ним общались. Он еще раз придирчиво допросил Глафиру — кухарку Николая Станиславовича и Никифора, которые, даже несмотря на приказание барина, отвечали на его вопросы неохотно. Потом опросил Михаила Румянцева и хотел уже вновь приняться за Александру Павловну, но с раздражением выяснил, что она только что уехала куда-то с Никифором.
— Я никому не разрешал покидать поместье, — бушевал он, расхаживая из угла в угол по кабинету Орлова, чем необычайно нервировал Мушку.
— Не знал, что мы под домашним арестом, — невозмутимо откликнулся Николай и, отвернувшись, демонстративно зашелестел бумагами.
— Куда она могла отправиться? — уже сбавив тон, спросил Иевлев.
— Да куда ж тут денешься? Может, в деревню. А может, до города — по магазинам пройтись, письмо, наконец, отправить. А может, просто прокатиться. Никифор нашел в Александре Павловне родственную душу. Я-то не люблю лихачества.
— Кататься, значит?
— Я только обрисовал вам все имеющиеся возможности.
Нетерпение снедало Иевлева. Не имея сил сидеть в доме, он оделся и пошел по дороге прочь от поместья. Николай из окна своего кабинета проводил его долгим взглядом.
— Вот не деревенский человек, — качая головой, заключил он. — Не умеет жить медленно. Все торопится куда-то, а потому решает все поспешно, не замечает, не осмысливает, просто не воспринимает простых, текущих в естественном ритме вещей. Реагирует только на критические ситуации. Видит только их. А потому такой злой, дерганый.
Николай был первым и пока единственным в роду Орловых (по крайней мере, на протяжении пары поколений точно) поклонником деревенской жизни. Его родители, брат, дедушка с бабушкой, насколько он их помнил, были людьми сугубо городскими. Цивилизация наложила на них свою железно-каменную руку. Поэтому фамильным поместьем, их родовым гнездом все последние годы, с тех пор как вырос и стал самостоятельным, занимался только Николай. Он любил это место, холил и лелеял, занимаясь выведением новейших сортов пшеницы на богатых, жирных черноземах Воронежской губернии с тем же увлечением, с каким в университете изучал юриспруденцию. Очень скоро его хозяйство из рядового превратилось в одно из самых прибыльных.