Разжигать костер и варить пищу в лагере строго запрещалось. Теккемейер, не вынимая изо рта трубки, по-звериному рявкнул.
Варивший обед вскочил на ноги, сорвал шапку и вытянул руки по швам.
Ротенфюрер пнул кованым сапогом закоптевший котелок. Он опрокинулся. На вереск полилась коричневатая жидкость, в которой плавали три-четыре кусочка подметки.
— Так, так, — помощник коменданта, нагнувшись, рассматривал содержимое котелка. — Саботаж…
— Простите, господин ротенфюрер. Есть хотелось… — У заключенного начал дрожать небритый подбородок.
Теккемейер вгляделся в лицо смуглого мужчины и что-то вспомнил.
— Постой, постой. Мне твоя морда знакома.
— Я сапожник, господин комендант. — Он умышленно повысил ротенфюрера в должности. — Я на прошлой неделе вам новые сапоги…
— У меня с тобой были другие счеты. Тебя не наказывали в лагере?
— Наказывали, господин комендант…
— Пороли за неприветствие?
— Нет, господин комендант, я вас всегда приветствую.
— За что же тогда?
Короткое молчание.
— За варку супа из подметок, господин комендант. С обрезков, которые на обувь не годятся. — Сапожник с сожалением посмотрел на опрокинутый котелок.
— Не ври! — Теккемейер замахнулся палкой. — За такие дела мы вешаем. Вчера еще…
Сапожник обеими руками разодрал у рубашки воротник и запрокинул голову. Казалось, что у него под подбородком повязана синяя, полинявшая лента.
— Господин комендант, вы уже вчера меня… Вот!
Теккемейер вынул изо рта трубку и с неподдельным любопытством стал рассматривать синюю полосу.
— Верно, — со знанием дела констатировал он. — Но как это так: тебя же вчера повесили!
— Господин комендант, меня только вешали, а не повесили. — Сапожник опустил голову. — Когда меня сняли из петли, я был еще жив. Я лишь притворился мертвым, чтобы меня унесли. Заговорил я только около ямы. «Дружочки, милые, — сказал я носильщикам, — мне повезло, я остался жив!» Друзья ужасно перепутались. Потом начали ругаться: «Мошенник, — говорили они, — а мы тебя тащили. Хотя бы от ворот шел сам». Они правы, я позволил им нести себя такой кусок, а сил у них мало. Мог ведь от ворот идти.
Теккемейер слушал, не шевелясь. Тонкие губы нервно жевали мундштук трубки, язык передвигал ее из одного угла рта в другой.
— Так, так. А как ты попал обратно в лагерь?
Еврей безнадежно развел руками.
— Некуда идти, господин комендант. Знакомых нет, языка не знаю. Упросил могильщиков, чтобы разрешили идти обратно, только никому не говорили… Так я снова работаю в мастерской, шью сапоги. Только с едой плохо. Старший барака говорит, что я снят с довольствия. Не дает ни хлеба, ни супа. Лишь потому и вожусь с этими кожаными лоскутами…