Я жалею, что однажды —
Было то во время оно —
Бог ваш в Иерусалиме
Был наказан незаконно.
Но евреи ли убили,—
Доказать трудненько стало,
Так как corpus’a delicti
[52]Уж на третий день не стало.
Что родня он с нашим богом —
Это плод досужих сплетен,
Потому что мне известно:
Наш — решительно бездетен.
Наш не умер жалкой смертью
Угнетенного ягненка,
Он у нас не филантропии,
Не подобие ребенка.
Богу нашему неведом
Путь прощенья и смиренья,
Ибо он суровый бог,
Бог суровый отомщенья.
Громы божеского гнева
Поражают неизменно,
За грехи отцов карают
До десятого колена.
Бог наш — это бог живущий,
И притом не быстротечно,
А в широких сводах неба
Проживает он извечно.
Бог наш — бог здоровый также,
А не миф какой-то шаткий,
Бог силен. В руках он держит
Солнце, месяц, неба своды,
Только двинет он бровями,
Троны гибнут, мрут народы.
С силой бога не сравнится, —
Как поет Давид
[55], — земное;
Для него — лишь прах ничтожный
Вся земля, не что иное.
Любит музыку наш бог,
Также пением доволен,
Но как хрюканье ему
Звон противен колоколен.
Так зовется рыба бога,
Каждый день играет с ней
Наш великий бог немного.
Только в день девятый Аба
[57],
День разрушенного храма,
Не играет бог наш с рыбой,
А молчит весь день упрямо.
Целых сто локтей длина
Этого Левиафана,
Толще дуба плавники,
Хвост его, что кедр Ливана.
Мясо рыбы деликатно
И нежнее черепахи.
В судный день к столу попросит
Бог наш всех, кто жил во страхе.
Обращенные, святые,
Также праведные люди
С удовольствием увидят
Рыбу божию на блюде —
В белом соусе пикантном,
Также в винном, полном лука,
Приготовленную пряно,
Ну, совсем как с перцем щука.
В остром соусе, под луком
Редька светит, как улыбка…
Я ручаюсь, брат Иосиф,
Что тебе по вкусу рыбка…
Бог недурно варит, — верь,
Я обманывать не стану;
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану».
Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее,
В этом дивном поединке
Это — нужные трофеи.
Но, держась за веру предков
И за плоть, конечно, тоже,
Не хотят никак монахи
Потерять кусочек кожи.
За раввином — францисканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое — не слово,
А ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.
Он ссылается на Мишну
[58],
Комментарии, трактаты,
Также он из Таусфес-Ионтоф
[59]Позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби
От монаха-святотатца?!
Тот сказал, что «Таусфес-Ионтоф
Может к чорту убираться!»
«Все вы слышите, о боже!»