За два года трудов над демаркационной линией сэр Перси стал для жителей Риу-Бранку практически своим, люди платили ему с торицей за присущие полковнику отзывчивость и щедрость. Провожать путешественников высыпало едва ли не все население городка. Одни рукоплескали, кто-то плакал. Играл оркестр. Храбрецы достигли леса, помахали на прощание с опушки и скрылись под деревьями. На протяжении следующих двух лет о сэре Перси и его спутниках не было ни слуху, ни духу…
* * *
Лишь в марте 1906-го года, когда даже самые отъявленные недоброжелатели оставили сэра Перси в покое, утомившись перемывать ему кости, а ничему, кроме белых, начисто обглоданных косточек, от него не полагалось остаться по всем понятиям, и, следовательно, правило «De mortuis nil nisi bene», о мертвых либо хорошо, либо ничего, наконец-то вступило в силу в отношении него, полковник, бесцеремонно поправ напрочь стоптанными сапогами смерть, неожиданно объявился в Лондоне. Говорят, по приезде он был страшно изможден, сильно прихрамывал на левую ногу, а желтушная кожа выдавала в нем бедолагу, перенесшего болотную лихорадку и еще не вполне оправившегося от нее. Газеты, что, впрочем, можно было без труда предвидеть, ибо таковы законы жанра, немедленно подняли страшный шум, сделав из возвращения неутомимого путешественника сенсацию. Общество, оживившись, сгорало от нетерпения узнать, с чем же прибыл на родную землю полковник, похороненный заживо, и теперь возродившийся самым противоестественным образом, как какая-то мифическая птица Феникс из пепла.
Следует добавить, что вопреки нелестным выражениям, брошенным им четыре года назад в адрес Королевского Географического Общества, а также ответным язвительным комментариям, на которые не поскупился главный противник полковника профессор Чванс, по возвращении сэр Перси повел себя, будто шелковый. Предоставил бывшим коллегам подробнейший отчет о проделанной работе, где о мертвом городе португальских бандейрантов не было ни единого слова, зато имелось множество уникальных карт и ценнейших сведений о флоре и фауне бассейна реки Маморе. Успокоившись, ученый совет пригласил полковника выступить с докладом в стенах Британского музея естествознания в Кенсингтоне, что само по себе означало индульгенцию, пожалованную заблудшей овечке великодушным научным сообществом. Вернись, и мы все простим, словно давали понять ему, закопай томагавк, как какой-нибудь одумавшийся ирокез из романов мистера Купера, и тебе спишут все прежние грехи, ты ведь того стоишь.
Предложение было принято сэром Перси с благодарностью. Злые языки судачили, полковник-де крайне стеснен в деньгах, потому, мол, и вынужден, сбавив спесь, идти на попятную. Те же, кто вслед за ним верили в его счастливую звезду, нисколько не сомневались, у сэра Перси припасено в каждом рукаве по тузу, плюс примерно столько же — за голенищами сапог, и, значит, научное сообщество ожидает сенсация, а то и скандал. Просто старый вояка до поры, до времени скрытничает, водя за нос чванливых университетских снобов, но, как только заполучит трибуну… Наконец, у общественности, настроенной нейтрально по отношению к обеим сторонам, казалось бы, основательно притрушенного пылью конфликта, сложилось обманчивое впечатление, будто прежние обиды преданы забвению ради замечательных открытий, наверняка сделанных Офсетом в Латинской Америке.