Так случилось, что уже на следующее утро Эристор покинул Хандерин, следуя за старым веттом и его псом.
Едва они миновали обжитые места, идти стало очень тяжело. Наст, легко выдерживавший миниатюрного ветта, проваливался под весом эльфа. Пришлось под руководством старика, что-то бормотавшего на своем гортанном лопочуще-быстром языке, мастерить снегоступы. Тогда начались новые мучения. Пока Эристор научился ходить на них, он извелся так, что в полный голос проклинал все на свете. Но ни разу у него не возникло мысли повернуть назад. Отступить.
Ветт оказался прекрасным охотником, поэтому сложностей с едой они не испытывали. Вечерами Эристор дремал у костра, щурясь через огонь на сидевшего по другую сторону старика, который, казалось, никогда не спал, потому что просыпаясь он снова видел его на том же месте, в той же позе, и волк по-прежнему лежал у его ног. А еще ветт пел. Дрожащая, непонятная уму и сердцу лесного эльфа песня летела к звездным небесам, иногда волк начинал подпевать своему хозяину, задирая лобастую голову. И Эристор гадал, что звучит более дико и первобытно — вой волка или песня ветта.
Через месяц пути все, что произошло на галере шейха, сам Бошшаэтдин, его юный любовник и та ночь, неразрывно связанная в сознании Эристора с адской жарой бани, отошли, стерлись, отодвинутые простотой и безыскусностью жизни в пути и суровостью северной зимы. Тогда Эристору начинало казаться, что очищение, о котором он просил Духа лесов, было даровано ему, но уже на следующую ночь ему снились тяжелые маятные сны, исполненные похоти и запретных забав. Слишком богатое воображение подводило своего хозяина. Он просыпался с бешено бьющимся сердцем, убежденный, что теплое тело, прижавшееся к его боку — это вновь маленький сладострастный наг. Но в неверном призрачно-размытом свете морозного утра видел рядом с собой лишь волка, а напротив замершего отрешенно старого ветта.
Старик заметно ослабел, и к вечеру уставал так, что добросердечный Эристор подставлял ему спину и тащил на себе, пока не выбивался из сил сам. Обоих гнали вперед мощные чувства, почти инстинкты. Один шел за смертью, другой за любовью, с которой связывал саму жизнь. Эристор уже давно сбился со счета, не представляя не то что какое нынче число, но даже месяц. Теперь имело смысл только то, что сейчас зима, а после наступит весна, ее же в свою очередь сменит лето, чтобы утонуть в объятиях осени, которой раз за разом суждено умирать, сраженной морозами, и быть похороненной под толщей белоснежных снегов.