В XVI веке ярким примером использования божбы выступает один из знаменитейших героев Шекспира – сэр Джон Фальстаф. Он ругается постоянно и разнообразно, что делает его эталоном модного сквернословца. Он называет своего друга Бардольфа «беспрерывным факельным шествием, вечным фейерверком», потому что у того красный нос, и потом еще долго изощряется на эту тему. Он ругает хозяйку дома, заявив, что «честности в тебе не больше, чем сока в сушеном черносливе», и сравнивает ее с выдрой, которая ни рыба ни мясо. Называет принца Генриха за глаза «болваном», а в лицо обзывает его «рычащим львенком». Принц не остается в долгу и называет Фальстафа «краснорожий трус, этот лежебока, проламывающий хребты лошадям, эта гора мяса». На что тот ему отвечает: «Провались ты, скелет, змеиная кожа, сушеный коровий язык, бычий хвост, вяленая треска! Ух! За один дух не перечислишь всего, с чем ты схож! Ах ты, портновский аршин, пустые ножны, колчан, дрянная рапира!» Причем все это у Фальстафа постоянно перемежается божбой вроде «God’s blood» и «God-a-mercy!».
Показательно, что принц в пьесе нисколько не обижается. Спектакль долго и успешно шел на сцене, вызывая у зрителей исключительное одобрение, – даже в худшие для театра периоды сэр Джон Фальстаф неизменно обеспечивал отличные сборы.
Нельзя забывать о такой странной и необычной для современного человека особенности, как то, что Шекспир в XVI веке считался дурновкусицей. Как, впрочем, и другие драматурги, поскольку театр вообще числился довольно низменным развлечением. Поэтому, если сейчас цитирование Шекспира – признак хорошего образования (а в Англии вообще что-то вроде социального маркера), то четыреста с лишним лет назад это годилось не для приличного общества, а скорее для компании простолюдинов.
Джентльмену же скорее пристало цитировать латинские и греческие изречения, демонстрирующие его хороший вкус и классическое образование. В этом тоже были свои подводные камни – попытка говорить «по-джентльменски» везде, кроме среды самых образованных рафинированных джентльменов, вызвала бы только раздражение. Представьте, какое впечатление может произвести заумная речь, да еще и пересыпанная словами и выражениями на непонятном языке.
Возвращаясь к Средневековью – подобная специфика существовала и тогда, только касалась она больше не джентльменов, а людей церкви. Именно они в Средние века больше всех любили демонстрировать свою образованность. Мне довелось столкнуться с этим на практике – однажды пришлось искать нужную информацию в сборнике завещаний, составленных лондонцами XIV–XV веков. Вот тогда я оценила разницу между нормальным языком, которым было написано большинство документов, и завещанием высокообразованного клирика. Мало того, что оно было написано цветистым слогом и пересыпано латинскими цитатами, так этот клирик еще и называл все, что только можно, на французский манер.