Под преступлениями, влекущими за собой более тяжкие проступки, подразумеваются такие случаи, как убийство упомянутым клириком соперника. Или, например, в 1341 году парламент рассматривал дело Клемана Ла Юра, который так боялся, что его любовная интрижка будет раскрыта, что убил мужа своей любовницы, свою жену, знавшую обо всем служанку и двух свидетелей одного из убийств.
Что касается преступлений, которые невозможно было скрыть, то яркий пример – дело шевалье Пьера де Гонто, сира де Бирон (1344 год), который изнасиловал невесту своего сына (видимо, находившуюся под его опекой) и принудил ее к сожительству. В суд на него подали ее родственники. Обычно такие скандалы старались не выносить на всеобщее обозрение, но девушка была богата, и деловые интересы перевесили желание не позорить семью.
Во второй половине XIV века количество дошедших до суда преступлений на сексуальной почве сильно увеличилось. В регистрах Парижского парламента за 1350–1406 гг. и единственном сохранившемся регистре королевской тюрьмы Шатле за 1389–1392 гг., кроме известных по прошлым векам похищений, изнасилований и адюльтеров появляются также инцест, незаконное сожительство и семейная проституция (когда сводни и проститутки являлись кровными родственницами). Но главное, хорошо заметно, что такие дела стали реже пытаться замять, а чаще доводили до суда.
Частично это, по-видимому, было связано с тем, что преступления против личности стали все больше переходить из сферы церковного суда, всегда нацеленного на урегулирование конфликта и примирение сторон в частном порядке, под юрисдикцию светских властей, чьей главной задачей было покарать преступника. Менялась и судебная процедура. «Безусловно, – пишет Ольга Тогоева, – здесь следует принимать во внимание изменения в самой работе следственных органов, произошедшие за это время: резкий рост сферы усмотрения светских судей, утверждение инквизиционной процедуры, дававшей им больше возможностей по самостоятельному возбуждению дел, реорганизацию работы писцов, призванных фиксировать все решения, вынесенные на том или ином заседании…
И все же, даже если речь на процессе шла о конкретном проступке, совершенном на сексуальной почве, из записей о нем мы чаще всего не узнаем никаких «пикантных» подробностей случившегося. Будь то признание обвиняемого или текст приговора по его делу, состав преступления – точно так же, как в письмах парламента или журналах судебных заседаний – обычно оказывался лишь назван, но не описан в подробностях. Нам никогда не узнать, к примеру, что именно вызвало особый гнев обманутого мужа-экюйе, заставшего супругу в объятиях ее давнего любовника-монаха и вынужденного на сей раз применить оружие, ранив («но не убив», как уточнялось в регистре) незадачливого соперника. Мы вряд ли поймем, в чем конкретно заключалась инцестуальная связь между девочкой 11 лет и ее отчимом, поплатившимся за, возможно, излишне близкие отношения с падчерицей головой, но оправданного посмертно, благодаря апелляции, поданной его вдовой (и матерью девочки). Мы, к сожалению, уже не сможем расспросить диакона, женившегося на владелице замка и ставшего на какое-то время его сеньором, какие причины подвигли его на столь грандиозный обман, закончившийся гибелью кузена разгневанной женщины, не желавшей жить в конкубинате…»