В кабинете он полистал книги. Потом попробовал молиться, но молитва шла не из души, слова отзывались холодом. Он вытащил свои заметки по Исайе и уже завершенное предисловие, но едва смог заставить себя читать. Какими же нелепыми и чужими казались эти труды! То тут, то там взгляд задерживался на цитатах из пророка, и звучали они зловеще, словно каркал черный ворон. И будет вместо благовония зловоние… Лица у них разгорелись… Ярость Господа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня… Вот — покой, дайте покой утружденному.
* * *
Дэвид не замечал Марка Риддела, пока тот не приблизился и не коснулся его плеча. От неожиданности пастор дернулся и вскрикнул. Марк был мрачен и серьезен.
— Ты бы сходил в Калидон, — сказал солдат. — Катрин… ей стало хуже. С полудня мечется в горячке.
Дэвид ожидал подобного, поэтому послушно встал.
— Я пешком, — сказал он. — Побегу быстрее любой лошади.
Марк с тревогой поглядел на него.
— Я бы поостерегся. Ты бы и до Оленьего холма не добрался, как в обморок упал. Сиди, где сидел, а я оседлаю твоего конька.
Они начали путь галопом, но когда дорога стала хуже, Марк замедлился и взял лошадку Дэвида под уздцы.
— Тпру! — крикнул он. — Свернув шею, делу не поможешь.
Дэвид задал только один вопрос:
— Там есть врач?
— Никаких врачей не потерплю. Здешний коновал лишь пустит ей кровь, а она и без того слаба. Гризельда да твоя служанка Изобел — вот и все лекаря, какие надобны, да и сам я не лыком шит. Возьми себя в руки, Дэвид. Наверняка ничего мы не ведаем, а она молода.
Дэвид заговорил опять только у ворот Калидона:
— Это чума?
— Чего не знаю, того не знаю. У мора много обличий. Слабость и лихорадка… но иных знаков нет, хотя одному Богу видно, насколько все худо.