Глаза старухи распахнулись, как у совы.
— Это кто ж с вами был-то, кого вы не назвали? — выдохнула она.
— Эндрю Шиллинглоу из Риверсло… Мы можем призвать к ответу одного мужчину и пятерых женщин. Я оглашу их имена, немало не заботясь о том, сохранишь ли ты их в тайне, ибо собираюсь обличить нечестивцев во время воскресной службы. Имя мужчины — Эфраим Кэрд.
— Ни в жизнь не поверю! — воскликнула Изобел. — Чейсхоуп издавна истинный столп Христовой церкви… Он в вашем Совете… Не забывайте, он пришел сюды преломить хлеб, когда вы впервой явилися в Вудили. Угу, он приходил сюды, покуда вы гостевали в Ньюбиггине. Я-то молоко принялася цедить, а тута его голос у дверей: пришел, сыру домашнего принес — женка его в том ловка, она ж с Пустошей; так вот, пришел, перемолвился со мною ласково, по-соседски, о вашем здоровьечке, хозяин, справился… Остерегитеся, сэр, то может быть ошибкою. Эфраим тута все равно что апостол Нафанаил.
Было видно, что она не лжет, потому что упоминание о Чейсхоупе выбило ее из колеи.
— Однако он что гроб повапленный, красив снаружи, а внутри полон костей и всякой мерзости.
— Ох, сэр, поразмыслите, прежде чем возводить столь жуткие поклепы. Очи ваши могли вас подвести. Кто ж в здравом уме доверится Риверсло? Этому грязному, лукавому проныре, явившемуся неведомо откель… сквернословящему, аки распоследний сапожник. Вы ни за что не пойдете в Пресвитерий в таковской компании с этакой небывальщиной! Колченогий Рэб истинный чертяка, хычь, не спорю, молиться он мастак… А Ричи Смэйл опосля смерти жены вовсе захирел да умишком тронулся.
— Есть еще пять женщин, — продолжил Дэвид. — Среди них Джин и Джесс Морисон с подножья Чейсхоупского холма.
— Так вот откель напраслина про Чейсхоупа: он, сердце золотое, никак не сгонит со своей земли этаких поганок! Нету у меня добрых слов для семейки Морисон. Выползли они из гадючьего гнезда и, сдается мне, еженочь на помеле за море летают.
— Среди них Эппи Лаудер из Майрхоупа.
— Цыц, человече, она проста и чиста, аки проваренная полба. И муж у нее, Уотти, что в апреле тридцать девятого помер, никому зла не творил. Угодили вы с Эппи впросак.
— Элисон Гедди.
— Та еще балаболка, но токмо языком молотит, никому не вредит.
— А Бесси Тод из Мэйнза?
— Головёнкой слаба, сэр. Принесла в подоле солдатского детёнка, он помер, а она так и не оправилася. Но ни за что не поверю, что есть в ней изъян, окромя умишка.
— У меня есть доказательства греха. Я обвиняю, а не выношу приговор. Пусть судят другие.
Вся робость Изобел, переполнявшая ее во время беседы в канун Белтейна, исчезла без следа. Сейчас в ее голосе звучало искреннее чувство: