В командировке познакомилась с настоящим Героем Советского Союза, лётчиком. Хотел со мной любовь крутить, да не вышло. Рассказала я ему про своего Васю, а он меня на смех поднял, сказал, что я не современная, дескать, надо пользоваться моментом: мол, война всё спишет, ну и схлопотал по морде.
Может, я и в самом деле глупая — к чужим людям пристаю, хочу, чтоб жили по-моему — честно, весело, азартно. Сегодня меня один зелёный лейтенантик тоже дурой обозвал… Кончаю писать, коптилка вагонная отдаёт богу душу, еле краснеет…
Жду ответа, как соловей лета. Пиши мне много, адрес тот же, живу на квартире, хозяйку звать тётя Зина. Твоя верная подруга Маня».
В Кинешму поезд пришёл ночью. Марийка вместе с попутчиками добралась до речной пристани, села на колёсный пароходик и ранним утром была уже в Решме. Несколько раз спрашивала у встречных, где живут Мелентьевы, но все пожимали плечами — в каждом доме приютились эвакуированные, всех по фамилии разве упомнишь? Наконец девочка с осипшим голосом повела её к дому, стоявшему неподалёку от белеющего березняка.
В продолговатой горнице, которую отдали беженцам сердобольные хозяева, жило семейство Мелентьевых — мать, девочки Шура и Галя. Отец был призван на трудовой фронт, работал на оборонном заводе в Подмосковье, но часто болел, и его отпускали домой, подлечиться.
Вся семья сидела за столом, мама подавала завтрак. Как несла чугунок с картошкой, так и села с ним на лавку, руки сами потянулись к вошедшей дочери, а чугунок и покатился по полу, да никто уж на него не глядел.
Мать — женщина строгая, сдержанная, а тут вдарилась в слёзы — не остановить. Прижалась к Марийке и не отпускает. Шура лишь смеялась от счастья, прыгая вокруг застывших посреди комнаты отца, матери и Марийки.
— Живая, живая, моя доченька, моя кровиночка, — причитала Евдокия Андреевна.
— Ну, будя, будя, — бормотал растерянно отец, — поспела к завтраку, это на счастье, сто лет тебе жить, просим за стол, давай, мать, чугунок.
Марийка провела ладошкой под глазами, открыла чемодан, развязала вещмешок. Достала консервы, колотый сахар, пачку чая, матери — шерстяной платок, отцу — слегка поношенную цигейковую ушанку — купила на толкучке, Шуре и Гале — платки ситцевые, двоюродной сестре Маше — она жила своей семьёй неподалёку — беретик, её малолетнему Валерику — красного целлулоидного попугая — Андропов принёс, его сынок уже подрос, и теперь игрушка поехала в дальние края. Нашёлся гостинец и хозяйке — связка баранок да кулёк рыжего сахару-песку. Старушка степенно приняла подношение, поклонилась, но за стол не села, дескать, вам, своим, сподручнее беседу вести…