Дед ничего не ответил, достал краюху хлеба, принёс со двора свежих сижков, ряпушки, а уж когда развёл огонь в камельке, сложенном из дикого камня, рассказал, что дочка его, живущая замужем в Паданах, говорила, будто схватили финны осенью каких-то людей и тогда же их постреляли, но были они не «рюсся», а карелы, принесли с собой газеты и раздавали их в Термонах.
— Сказывала, что старшая была у них женщина, — добавил дед. — В летах уже, больная. Так её убили в лесу, она живой не хотела сдаваться, стреляла в финнов.
Марийка побледнела, потупив глаза, проглотила комок, затараторила:
— Молодых не нашлось у большевиков, что ли?
— Были и молодые, тех, говорят, в Финляндию повезли на вечную каторгу. Да вы сами больше меня знаете, чего спрашиваете-то, — хмыкнул дед, хитровато прищурившись на Марийку.
Калинин и дед ели уху первыми, у них были ложки, Марийка с Кудряшовым доскребали чугунок. Поели и по нетерпеливому кивку Калинина тут же начали собираться, хотя всем так хотелось посидеть в тепле, подремать.
По дороге к шалашу обсуждали то, что сказал старый рыбак о подпольной группе Богдановой.
— Стоит ли верить этому хрычу? — усомнился Кудряшов.
— Разведчик всё должен собирать и умело отделять зерно от шелухи, — ответила ему резко Марийка.
— Уж больно ты себя заправской разведчицей считаешь в свои-то восемнадцать годков, — взъерошился Кудряшов.
— Считаю, а ты думал как. Дед молодец, хоть и царского закала. Он нам что сказал — люди на газеты набросились. Им правды нашей хочется, вестей из родной Москвы.
Калинин искоса поглядывал, как горячится Марийка, улыбался про себя, радовался, что пошёл снежок — укроет следы к дороге и к избушке.
Пришли к своей ёлке, полезли в шалашик, улеглись, и Калинин опечаленно заметил:
— Эх, сироты мы, был бы рядышком уважаемый Юрий Борисович Афанасьев со своей рацией, пусть бы отстучал в Беломорск версию рыбака. Плохая новость всё же лучше неизвестности.
На следующий день после скудного завтрака, замёрзшие, невыспавшиеся, они покинули лагерь и побрели лесом, просеками на юг с тем, чтобы завтра выйти к Топорной Горе. Шли весь день, плелись медленно: у Кудряшова совсем распухла нога. Ночевали снова под елью, засыпая на полчаса и просыпаясь от пронизывающего холода.
На второй день наткнулись на глухую дорогу, сориентировались по карте и поняли, что ведёт она в Топорную Гору, заспешили и вскоре уже, выбрав подходящее место на горушке, стали наблюдать за селом. Длинные избы припорошены снегом, огороды, луг — всё вокруг белым-бело, лишь озеро весело голубело под солнечными лучами, прорвавшимися сквозь мутные тяжёлые облака. Взглянув на солнышко, Марийка воскликнула: