Тем вечером у них с Сильвером был сумбурный секс. Сильвер был расстроен, сбит с толку, не соображал, где он и кто он. Крестлайн – Париж – Ист-Хэмптон и вот теперь Турман. Через три недели он снова окажется в Нью-Йорке: новый семестр, очередные семь лет преподавания. Мысль о том, что Турман – их «дом», была таким же временным бредом, как и все в его жизни с Крис. Этот дом не был поместьем Леонарда Вулфа на юге Англии – это был каркасный дом в пригородных трущобах, разнесенный семьей деревенских бездельников, которых они выселили незадолго до Рождества. Теперь им с Крис красить, наводить чистоту и через три недели снова уезжать. Какую жизнь они себе представляли? Какую жизнь они могли себе позволить?
В ранние часы Нового года Крис написала Дику:
«Я не понимаю, где я, и единственная реальность – это переезд. Вскоре мне придется разбираться с реальностью этого дорогого, никому не интересного фильма, с тем, что у меня нет работы. Ты переехал в Калифорнию, потому что Европа вызывала у тебя клаустрофобию. Ты избавился от хлама в своей жизни… ты вообще в состоянии понять падение такого рода? Вирильо прав: скорость и мимолетность нивелируют друг друга, становятся инерцией.
Ты усох и помещен в стеклянную банку, ты переносной святой. Знать тебя – все равно что знать Иисуса. Нас миллиарды, а ты один, и я не ожидаю ничего грандиозного от тебя лично. На мою жизнь нет ответов. И все-таки я тронута тобой и мне достаточно веры».
С любовью, Крис
* * *
Новогоднее воскресенье стало еще одним грустным и тоскливым днем. Темно-серая дымка висела в воздухе весь день, пока в половину пятого внезапно не стемнело. Сильвер и Крис провалялись в кровати за разговорами и кофе до полудня, потом наконец встали, чтобы прокатиться. Стая ворон расположилась на голых деревьях за фермой на Ривер-Роуд. Сельский пейзаж нагонял тоску. В кои-то веки Крис стал понятен мир «Итана Фрома», созданный Эдит Уортон. Ее удручало это «очаровательное» древнее убожество. Проезжая мимо лачуг, оставшихся от поваленного леса пней, фермерских домов, Крис чувствовала, какой клаустрофобной была жизнь тех, кто жил здесь пятьдесят лет назад по несколько человек в комнате, боясь замерзнуть, умереть с голоду, в страхе подхватить заразную и неизлечимую болезнь. Жизнь тех, кто никогда не был ни в Олбани, ни тем более в Нью-Йорке или Монреале. Играла кассета The Incredible String Band – классическая баллада под названием Job’s Tears о зиме, смерти и Рае:
We’ll understand it better in the sweet bye and bye
‹…›
You won’t need to worry and you won’t need to cry