Тем вечером сильнее всего меня тронуло то, как легко ты признал свое одиночество. Это было так смело. Будто ты смирился с этим, как с ценой, которую ты заплатил за избавление от всего хлама в твоей жизни. Ты рассказал нам, что почти каждый вечер проводишь один – пьешь, размышляешь, слушаешь кассеты. Если ты уже решился на что-то, то страх перестает иметь значение. Ты был величайшим Ковбоем. А Сильвер и я, с нашей дешевой брехней из мира искусства, с нашими проектами, навыками общения, – мы были Жидами. Благодаря тебе я была готова отказаться от хитрости и напыщенности, освоенных мною за пятнадцать лет в Нью-Йорке. Я обабела. А ты был красив. Да выжжет все это пустыня.
И вот я снова еду к тебе в гости, одна, по Трассе 126, но что-то не сходится. Я не могу выкарабкаться за пределы своего тела, этого простецкого лица, худобы и озабоченности, втиснутых в эту взятую напрокат машину. Училка в кричащей одежде. Джинсы жмут. Хочется писать. Мне становится понятно, что максимально отдаленный участок синхронии – это страх и ужас.
* * *
Уже почти стемнело, когда автобус въехал в Четумаль. Вечер пятницы в этом городке, состоящем из пяти кварталов магазинов бытовой техники, посвящен шоппингу. Город построили для того, чтобы белизцы и гватемальцы (те, что зарабатывали слишком мало, чтобы отовариваться в Далласе или Майами) все-таки могли купить себе телевизоры в магазинах беспошлинной торговли. Положительные последствия гражданской войны? Я поймала такси до посольства Гватемалы, но оно было закрыто. Как и полагается, на окраине Четумаля расположилось огромное новое стеклянно-металлическое здание Музея культуры майя, в котором едва ли было на что посмотреть. Днем в автобусе я читала автобиографию лидера гватемальских повстанцев Ригоберты Менчу и думала о Джейн Боулз. Два разных вида неприкаянности, тревожности. Потом я заехала в отель, двадцать долларов за ночь.
На следующее утро я проснулась пораньше, чтобы прогуляться по Четумалю. Согласно карте, город находился на побережье. Автобус в Гватемалу отправлялся во второй половине дня. Я села на городской автобус, и время потекло медленнее. Пригородный Четумаль напоминал Мар-Виста – оштукатуренные бунгало и крошечные дворики, – разве что нигде не было автобусных остановок, водитель тормозил по взмаху руки. Спустя час и одиннадцать километров бунгало мелькали все реже и вдруг из-за поворота вынырнула бухта. Навевающее сон однообразие обернулось ослепительной голубизной воды, все частички воздуха стали сверкающей рамой. Побережье было заросшим. Я вышла из автобуса и пошла по заросшей тропинке в сторону прибрежного кафе в самом конце округлого полуострова, но кафе оказалось закрыто. Я охнула, увидев привязанную к столбу обезьяну. В итоге ко мне вышел мужчина и на английском рассказал, как, заработав денег в ремонтной мастерской в Америке, он купил кафе, этот кусок берега и обезьяну тоже. Обезьяна, казалось, не возражала. Я наблюдала, как она, сидя на корточках, выводит круги на земле. Ее пыльный мех был заляпан золой. Десять идеальных пальцев рук, сморщенные пальчики на ногах.