Едва стих огневой налет, возобновилась переправа, третья по счету. И снова неистово застучал пулемет Новикова. Алексей не прекращал огня до тех пор, пока в мутной воде Буга не захлебнулась и эта атака.
Над рекой воцарилась гнетущая тишина. Томило ожидание. Что еще предпримет враг? Какие силы бросит он в бой? Ударит опять в лоб или изменит тактику? Придет ли кто на помощь? Как хотелось, чтобы хоть к концу этого жаркого дня подоспела подмога. Но откуда ее ждать, если такие же ожесточенные и неравные схватки идут по всему участку заставы. Да, наверное, и по всей границе.
В свою последнюю атаку, уже совсем остервенев, враги бросились вечером. Им все же удалось переправиться, правда, в другом месте, и незаметно подтянуться к роще. К штурму они готовились основательно: били по дубу из всех видов стрелкового оружия, пустили в ход и минометы. Одна из мин разорвалась у самого дупла. Спину и плечи пограничника точно обожгло кипятком. По дереву змейкой поползло пламя. Мучило удушье. И тогда, предчувствуя свой близкий успех, гитлеровцы разом вскочили и, ни на мгновение не переставая стрелять, устремились к дубу.
Новиков был уже еле живой, терял сознание. Его вытащили из горящего дупла.
— Переправить на тот берег! — распорядился офицер, руководивший атакой.
На том берегу Алексея поволокли к зданию монастыря. Гитлеровцы еще надеялись привести своего пленника в чувство и допросить. Им важно было точно знать, дислоцируются ли в тылу заставы армейские части и какова их численность. Нашелся и переводчик. Но ни на один из вопросов немецкого офицера пограничник не ответил.
Алексей Новиков так и не разомкнул губ. До последнего своего вздоха.
Захоронили его поляки, служители монастыря. По древнему обычаю положили в могилу без гроба, как воина, геройски погибшего на поле брани.
Граница эта — сегодня мирная. По обе стороны Буга лежат дружественные страны. На обоих берегах стоят солдаты дружественных армий. И стерегут они сообща покой, мир и труд своих народов-братьев. Да, стерегут, потому что и здесь нужны их зоркий глаз, их высокая боевая готовность. Вражеские лазутчики покушаются и на эту границу.
Расчет у них такой: авось здесь менее бдительны и потому будет легче, чем в ином месте, отыскать лазейку. Как тут не попробовать, не рискнуть?
И пробуют.
Естественно, пограничники все это учитывают. Потому-то каждый раз, уходя в дозор, они настраивают себя на вполне вероятную возможность встречи с врагом. С этим настроением они прошагают за ночь не один километр по вьющейся вдоль границы тропе, каким-то чудом угадывая ее в кромешной темени. С этим же настроением они будут часами лежать в засаде, мокнуть под проливным дождем, от которого к рассвету в их добротной одежде не остается ни одной сухой нитки, до боли в ушах вслушиваться во все многообразие звуков, не доверять обманчивой тишине. А если боевая тревога, то каждый постарается сделать все возможное и невозможное. Тревоги здесь хотя и не часты, но застава постоянно живет их ожиданием. Команда «В ружье!» поднимает солдат, отдыхающих в казарме, всякий раз внезапно и никогда — неожиданно. Пограничник, беседуя с вами, употребит именно это слово — внезапно. Он не назовет тревогу неожиданной, ибо на собственном опыте убедился: ею может обернуться любая минута.