Сава садился рядом, помогал плести.
– Думаешь, это удержит нас на спине чудища?
– Я что, часто седлал чудовищ? – усмехнулся посадник. – Мне Малфрида сказала, что надо делать, вот и стараюсь, как какой-то смерд.
И впрямь, что он только о работе думает? Ему бы размяться, силой поиграть, вспомнить, чему на дружинном подворье обучался. Вот и откладывал работу, звал Саву, наседал на него то с колом, то с дубиной, то врукопашную боролись. Сава силой не был обижен, порой валил прославленного воеводу. А вот в ловкости и смекалке в бою явно уступал. Добрыне даже пришлось подучить его.
– Знал бы, что ты так прост в поединках, не позволил бы тебе рындой при князе состоять.
– Я давно уже не рында. Я человек Бога.
– Так уж и давно. До похода на Корсунь ты о служении церкви и не думал, а щеголял пластинчатым панцирем, хвост конский на маковку шлема прилаживал. Я ведь видел тебя, помню.
Сава отмалчивался. Оно и понятно: сколько раз судьба парня менялась. То сын рыбака у вятичей, то полюбовник чародейки, то пленник у степняков, то в ратях бился, пока Владимир его не приметил да к себе не приблизил. Ну а потом они вошли в Корсунь, и мир парня снова изменился. Кого из русичей тогда не поразили храмы Корсуня, служба с многоголосым пением, разговоры о Боге Отце, который не требует жертв, а учит жить в мире и согласии? Молодежь особенно падка на все новое. А вот Добрыня происходящее воспринимал спокойно. Вера всегда была где-то в его душе, но он таил ее в себе, как бесценный дар, как свою сокровенную тайну. Да и дела мирские отвлекали. Шутка ли, всю Русь они с Владимиром меняли, надо было людей подготовить к переменам, власть укреплять, державу делать. И вот отошел он от всего этого, сидит в чащах, плетет петли да узлы завязывает. А что там на Руси делается?
На душе становилось неспокойно.
– Сава, как думаешь, сможет ли поладить с людьми грек Иоаким? Не увлечется ли властью над душами? А как, интересно, Путята справляется? Воевода-то он толковый, однако с народом полюбовно ладить не приучен. Что, если превысит власть и вызовет новые волнения? Ох, тошно мне. Тревожно. Был бы я в Новгороде, знал бы, как поступить. А тут… Но ничего, поставленный мной посадником Воробей сын Стоянов парень толковый, да и Новгород хорошо чувствует. Слышь, что говорю? Не столько знает, сколько чувствует. Как свой своего. Так что справятся они и без меня… Если не вернусь. Вот только сына жалко. Так мало мы с ним побыли, а столько еще хотелось ему поведать, рассказать, научить.
– Ты раньше времени себя не хорони, посадник, – положил ему руку на плечо Сава. – Все по Божьей воле свершается, и птенец из гнезда без его решения не выпадет.