А еще Добрыня понял, что думает о Забаве. О ее улыбке задорной, о синих, как незабудки, глазах, о покачивающейся под тканью высокой груди. Забава, Забавушка, забавная дева. Он улыбнулся. И все терзавшие его ранее сомнения и страхи вдруг показались не такими важными. Вспомнил, как дочь волхва, сама опасающаяся всего в нави, все же не дала ему погибнуть в трясине, вытащила. И теперь его долг – ее саму спасать из беды. И Малфрида от помощи им не отвертится, какой бы там Мокей ей ни пригрезился. Ведьма сама отдала Забаву Кощею, вот пусть и пособит ее выручить. Вон как она удивилась, узнав от Даа, что дочь волхва вятичей даже от Кощея смогла убежать. Ну, эта еще за себя поборется! А он, Добрыня, – за нее. И вспомнилось вдруг со сладостным трепетом в сердце, как девушка сказала ему в волшебном лесу: «С тобой, боян, мне ничего не страшно!» И так вдруг захотелось найти ее, приголубить… поцеловать в уста сахарные, как некогда целовал.
Сладкие это были мысли, обнадеживающие. Однако помечтал маленько, да пора дело делать. Это сказка скоро сказывается, а дело… Они неуязвимый доспех раздобыли – уже полдела. Идут теперь добывать шлем-зерцало. И скучно им, пожалуй, не будет. В любом случае теперь, когда они уже здесь, другого выхода у них нет.
Добрыня поднялся и потряс спавшего под шкурами Саву.
– Давай, святоша, помолись, и будем в путь трогаться. С Божьей помощью придем куда надо.
А идти им надо к сейду-камню, под которым дух-призрак хранит шлем-зерцало. Идти пришлось долго, все время в гору. Еще дважды останавливались передохнуть, не ведая, день сейчас или ночь. В сером мире этих мест подобное не поймешь, все однотонно, все тихо. Лишь порой то глухарь вспорхнет с места, то олень мелькнет в чаще, то медведь где-то рыкнет, но близко к ним не подходит.
– Наблюдают ли за нами? – иногда спрашивал Добрыня.
– За мной уж точно, – отзывалась Малфрида.
Время от времени моросил мелкий дождик. Они шли по еле заметной тропе, которая вскоре стала и вовсе неразличимой. Даже Даа растерялся, озирался озадаченно. Но потом забрался на высокую каменистую груду и начал… нет, даже не приглядываться, а принюхиваться. И, спускаясь, уверенно сказал: «Туда!»
Вскоре и спутники шамана стали улавливать в воздухе некую вонь – словно бы дохлятиной пахло, а может, и тухлыми яйцами. Окружавшая их глухая чаща постепенно превратилась в березовое криволесье. Все отчетливее слышался шум реки, все сильнее становился неприятный запах.
– Серой воняет, – догадался Добрыня.
Но при этом наклонился и как ни в чем не бывало сорвал с куста голубики пригоршню ягод. Да, темный лес, пусть и пугал, был щедрым на дары: язык и губы путников были сине-лиловыми от черники и голубики.