Жишига опустился на колени, закрыл глаза. В лице сплошная покорность. Лишь вздрогнул, когда Даа начал напевать.
Это была даже не песня, а долгий протяжный звук. Порой голос паренька звучал дребезжаще, потом опять становился прежним. Вроде так же напевали люди-олени во время обрядов в стане. Тогда тоже первым начинал их юный шаман, они поддерживали, и это, казалось, было даже красиво. Сейчас голос Даа звучал как-то жалко и беспомощно.
Это длилось долго, все даже подустали, а у самого Даа начало сбиваться дыхание. И вдруг из-за камня вышел человек. Появился неслышно, выглядел обычно – такая же, как у Даа, меховая куртка, остроухий олений колпак, башмаки с загнутыми носами. Да и ликом был в чем-то схож с ним – скулы мягкими бугорочками, узкие льдистые глаза, широкий нос. Но был он значительно старше шамана, сетка морщин шла от уголков глаз к вискам, а во взгляде было что-то безжизненное, слепое. И все же он видел, точнее, чувствовал. Ибо стал медленно поворачивать лик то к одному из спутников шамана, то к другому. Наконец что-то сказал – негромко, будто сухая трава прошелестела.
Дух просил обещанную при его появлении жертву. Говорил, что голоден, хотел крови. А как откажешь предку?
Кажется, Даа был напуган, смотрел на старика расширившимися глазами, и в его долгом пении теперь слышалось почти истерическое повизгивание. Старик пялился на него, его глаза вдруг совсем побелели, взгляд стал тяжелым, а Даа клонился, словно к его шее привязали груз. И тут Малфрида крикнула Добрыне:
– Будь наготове!
Сама же окликнула духа:
– Вот тебе кровь, старец!
И стремительно, единым взмахом перерезала Жишиге горло.
Саву едва не замутило, когда он увидел, как дух проворным прыжком оказался возле повалившегося ничком волхва, стал слизывать капли крови на камнях. А Малфрида склонилась над ним, зашипела по-змеиному, что-то стала наговаривать; ее волосы взвились темным облаком, заполоскались на невидимом ветру. Лицо ведьмы было напряженным, пожелтевшие глаза пылали, она поводила перед собой руками, как будто плела некий узор, накидывала сеть. И такой реальный, но на деле бесплотный старик-дух замер над кровавой лужицей, как если бы попал под эту сеть, застыл, казалось, окаменел, как окаменело и неподвижное тело Жишиги, – они с духом как будто были в своем отдельном кусочке мира, накрытые невидимыми чарами.
– Давай, Добрыня! – взвизгнула Малфрида. – Скорее!
Сава, только что и сам словно окаменевший от увиденного, вдруг заметил, как сейд-камень начал тяжело, со скрипом и грохотом вращаться, вкруг него вздыбилась земля, потом он вздрогнул и стал заваливаться, словно падающее в грозу дерево. А под ним открылся темный лаз, ведущий куда-то под землю. В него и прыгнул Добрыня, исчез в узкой трещине.