Потом повернулся к отцу:
– А ты как? Ты ведь через смерть прошел, ты с ней сжился. И что для тебя теперь мир людей?
Остался ли Мокей получеловеком? Живет ли он вообще?
Тот моргнул глазом, поправил повязку на пустой глазнице. Одежда на нем лохмотья лохмотьями, вся истлевшая, лишь только выданная Савой меховая безрукавка хороша. Но все равно выглядит бывший древлянин странно. Пусть и почти по-человечески. Или даже совсем по-человечески, но скорее как бродяга, а не отец посадника новгородского.
– Мне бы хотелось попасть в мир людей, – молвил со вздохом Мокей. – Корабли на реках увидеть, березы высокие, хороводы у костров. О, ничего бы я не хотел сильнее, как вернуться к людям, пожить и умереть обычной смертью.
– Ну тогда все ясно! – хлопнул себя по коленям Добрыня, поднялся. – Если все решили, то чего тут торчать… Под этой тенью.
Он снова посмотрел на высокую скалу, на которой темнела Кощеева тень. Все, что осталось от властелина Кромки. Как ее люди назовут когда-нибудь, что придумают? Да не важно. Главное, что путь был свободен и их ничего тут больше не задерживало.
Зима в словенском краю на исходе 990 года от Рождества Христова выдалась снежной, метели и снегопады налетели сразу после сырых осенних дождей, загудели, завыли, засыпали землю высокими пушистыми снегами – и успокоились. Солнце теперь светило почти каждый день, мороз пронзал воздух, и все вокруг блестело. Холода держались ядреные, так что жители Новгорода ходили с Детинецкой стороны на Торговую и обратно по крепкому льду реки Волхов, мимо свай моста, еще не восстановленного после разгрома перед крещением. Да и зачем им сейчас мост, если и так пройти можно? Вот по весне и займутся им. Но когда еще та весна придет… Ну а пока и зиме снежной все рады, не прискучила еще.
А вот епископу новгородскому Иоакиму, рожденному у теплых южных морей, было даже боязно смотреть на эти тяжелые высокие снега, на сугробы у частоколов, на пушистые белые шапки на кровлях. Ему казалось, что надо забиться в укрытие, жаться у теплого очага, кутаясь в меховую накидку. Однако самих новгородцев зима не пугала, вон разгуливают по городу, выходят на торжище, женщины идут к полыньям с коромыслами, дети и то не спешат в тепло, а бегают по снежным навалам, съезжают на салазках с сугробов.
Иоаким наблюдал за ними, отодвинув ставневую заслонку на окошке, и начал улыбаться. Дети эти неугомонные ну чисто воробышки суетливые, а девы с румяными щеками до чего хороши! Да и смех купцов такой звонкий в ясном морозном воздухе. Вон сколько народу сегодня пришло к епископу на его подворье. Они уже не сторонятся церковника, уже дело у каждого к нему есть.