«Довести до сведения руководителей республик, что против того, кто дёрнется в сторону независимости и выхода из СССР, будет применено ядерное оружие, — отчеканил Грибов и продолжил: — Ядерная война — туз, прожигающий стол. Кто к нам сунется — на тот свет вместе с нами! Других козырей у России нет. Какие Курилы, какая аренда? Они хотят обрезать нас со всех концов, загнать в угол, чтобы все ракеты, как сельди в бочке, где-нибудь под Костромой или Вологдой, где одни русские, и кончить точечным ударом в эту точку-бочку. Выбор: терпеть, ужиматься, пока будут резать, прессовать в бочке, или ударить самим, пока можем. Любой их глобальный — католический, мультикультурный, еврейский, китайский, англосаксонский, германский, — внимательно посмотрел на Перелесова, едва заметно дёрнув губой, Грибов, — проект — в пепел! И не хрен тратиться на ПВО! Просто возьмём и взорвём, что есть, сами у себя вдоль границ. Никому мало не покажется, ни одна гадина не убережётся. Как можно проиграть с такой картой?»
«Здесь он и поскакал?» — предположил Перелесов.
«Выборочные, децентрализованные репрессии не нужны, — не отреагировал на вопрос Грибов. — Воздух предательства автоматически превращается в воздух наказания, как при Сталине. Это не крепостной, хотя, в душе он навсегда крепостной, русский народ переходит от критического осмысления к революционной практике, а ответственная часть власти пинками выгоняет его из пассивного созерцания, вкалывает адреналин, тащит на ратный и трудовой подвиг. Организм государства нуждается в тотальной и жестокой чистке. Страх смерти — основа и начало дисциплины. Способ один — самим заняться революционной практикой, выжечь гниль. Сначала в себе и вокруг, — вздохнул Грибов и как-то отстранённо добавил: — Это больно. Но необходимо».
«Через потоки крови и немыслимые ужасы анархии, — снова процитировал Перелесов забытого Константина Леонтьева, необъяснимым образом осмыслившего в позапрошлом веке волнующий экономического чекиста Грибова вопрос. — Мировое сообщество, — продолжил уже от себя, — стопроцентно кончит вас (он ещё не был готов произнести нас), едва начнутся эти немыслимые ужасы».
«Увидим, — деловито ответил Грибов, — извини, мне пора», — повернулся к лимузину.
«А если…» — Голос Перелесова как будто провалился в воздушную (предательскую?) яму.
«Окна Овертона не просто захлопнулись, — обернулся Грибов, — а защемили яйца. Уже не вылезти. У него нет времени и выбора».
«А у вас?»
«Тебе ли не знать, — усмехнулся Грибов, — как это делается? Можно через революцию — пролетарскую, буржуазную, цветную, чёрно-белую, негативную, позитивную, какую угодно. Мне нравится