«Красное или белое?» — спросил Перелесов.
Они уже вошли в избавившийся от прежней («Мясо. Рыба») вони бывший гастроном. Теперь он назывался «Убон», в нём хозяйничали кавказцы. Перелесов тогда ещё подумал, что вонь в отделе «Мясо. Рыба» была компенсацией за относительную доступность этих многократно подорожавших, но зато переставших вонять пищевых продуктов. «Уважаемый, — как-то поинтересовался он у орлино осматривающего зал охранника, — что означает слово „Убон“?» «По-нашему это еда, — снисходительно-презрительно объяснил тот, — какую едят разные… ну, не все». «А кто не ест?» — заинтересовался Перелесов. «Мы не едим!» — повернулся к нему спиной охранник, давая понять, что разговор окончен.
«Нужен новый генератор малой, на уровне погрешности, мощности, — продолжил разговор с невидимым и всезнающим собеседником Авдотьев, — чтобы испытать на каком-нибудь живом человечке, а потом… Готовься!» — хлопнул по плечу Перелесова.
«На мне будешь испытывать?» — испугался Перелесов, почему-то вспомнив сиреневый с выпиленным животом и пустым черепом манекен.
«Не хочешь? — удивился Авдотьев. — Я бы сделал из тебя совершенного человека, какого хотел изобразить Гоголь во втором томе „Мёртвых душ“».
«Он сжёг второй том, — вспомнил Перелесов уроки литературы, — вместе с совершенным человеком. — Попробуй на Эле!» — вдруг вырвалось у него.
«Почему на Эле?» — спросил Авдотьев.
«Не знаю! — схватил с полки сразу две бутылки Перелесов. — Потому что её… не жалко! Ей хуже не будет, точно!»
23
— Зачем всё это? — спросил Перелесов у Анны Петровны, вернувшись из Большого театра. — Чего он хочет?
— Он? — Анна Петровна дисциплинированно поднялась из-за стола, как делала всегда, когда Перелесов входил в приёмную. — Или вы?
— Виорель, «Молот», синий луч, — перечислил Перелесов, — всероссийский молебен с медведями и кабанами, дирижабли, бессмертие, генератор, способный перенастроить душу народа. Это авантюра, Анна Петровна, зачем мне в этом участвовать?
— Вы не просто в этом участвуете, — ответила секретарша. — Вы — режиссёр-постановщик этой пьесы.
— Однажды, — вспомнил Перелесов, — мой отец ставил «Горе от ума» Грибоедова как «Ум на горе», или «Горе уму», точно не помню. У нашей пьесы два режиссёра. Мы идём встречными курсами. От «чем хуже — тем лучше» к «хуже быть не может, следовательно, будет лучше». Но продюсер пьесы вы, Анна Петровна.
— Хуже — всегда может, — возразила секретарша, — это неисчерпаемая величина.
— Когда я смогу с ним встретиться?
— Вы задаёте вопросы, на которые я не могу ответить, — развела руками Анна Петровна.