Подростковый мир всегда резок, как протыкающий овал угол, причём овал и угол величины изменчивые и взаимозаменяемые. Кто-то с утра «рисовал угол», а к вечеру превращался в «овал», который протыкали другие «углы». Потратив время на разнообразно, но не удовлетворительно в его понимании реагирующих на возможность с ним подружиться одноклассников, Перелесов укрепился в мысли, что не так-то просто свинтиться с другим человеком, соединить угол и овал, подобрать совпадающую резьбу. Кастинг «найди себе друга» не удался. Ему было неинтересно свинчиваться с глупыми, трусливыми, жадными, болтливыми, порно-, криминально-озабоченными или просто никакими одноклассниками.
Оставался только Авдотьев, высившийся над ними как самодвижущаяся волшебная гора. Перелесов ощущал себя свёрнутой из тетрадного листа лодочкой, подгребающей по утратившему покой житейскому морю к величественной, спрятавшей в небе, как в шляпе, свою вершину горе. При этом он не был уверен, снизойдёт ли до него Авдотьев, заметит ли лодочку? Какая ему в том надобность? Но была надежда, что снизойдёт, заметит. Всё-таки оба они хоть и существовали в стае, частично (как Перелесов) и абсолютно (как Авдотьев) не подчиняясь её законам, отличали друг друга, как зверьки, чьи холки были выше, чем у остальных.
Он до сих пор в подробностях помнил день, точнее? ранний осенний вечер, когда догнал Авдотьева на набережной Москвы-реки. Прямая спина Авдотьева разрезала впереди темнеющий воздух, как нож черствеющий хлеб. Чтобы его догнать, Перелесову пришлось обойти быстрым шагом молодого человека с зализанными чёрными волосами в очках и в сухо шуршащем плаще. Он и раньше встречал этого молодого человека в компании другого — пожилого с пронзительным взглядом и застывшим недоумением на широком открытом лице. Рядом с ними обычно бегали два дымчатых пуделя. Потом пудели и пожилой исчезли, но молодой с зализанными чёрными волосами не изменил привычке прогуливаться по набережной. Его лицо не нравилось Перелесову. В нём было что-то одновременно угодливое и надменное. Перелесов не сомневался, что к нему, вздумай он заговорить с молодым человеком в плаще, будет обращена надменная часть лица.
Сумерки быстро сгущались, появились первые, стыдливо подрагивающие, словно явились на небо незваными, звёзды. В воздухе волнистыми слоями стелился дым от походных горелок, на которых водители фур готовили ужин. Сами фуры вытянулись разноцветным изогнутым ятаганом вдоль набережной до самой гостиницы «Украина». Дальше их, похоже, не пускали, дабы механизированный табор или передвижной цирк (кабины некоторых фур напоминали шапито) не оскорблял своим видом центр Москвы и белоснежный отреставрированный комплекс недавно расстрелянного парламента, где сейчас располагалось правительство страны.